35. Итак, все пошло навыворот: оказалось, что обыкновенные гости пировали весьма благопристойно, не бесчинствуя, не творя безобразий, а только смеялись и порицали, я думаю, тех самых людей, которым прежде дивились, считая их, по внешнему виду, чем-то особенным. Мудрецы же держали себя необузданно, бранились, объедались сверх всякой меры, кричали и лезли в драку. А изумительный Алкидамант даже помочился посреди комнаты, не стыдясь женщин. И мне казалось, что правильнее всего было сравнить происходившее на этой попойке с тем, что поэты рассказывают о богине раздора Эриде. А именно: не приглашенная на свадьбу Пелея Эрида бросила пировавшим яблоко, от которого и возникла столь долгая война под Илионом. Так точно, казалось мне, и Гетемокл, бросив гостям свое письмо, словно яблоко, произвел беды, не меньше тех, о которых повествует «Илиада».
36. Дело в том, что спор Зенофемида с Клеодемом не утих после того, как между обоими противниками очутился Аристенет. Напротив, Клеодем продолжал: «Сейчас довольно с меня, если я изобличу ваше невежество, а завтра я расправлюсь с вами как следует. Итак, отвечай мне, Зенофемид, — или ты сам, или скромнейший Дифил: почему это, причисляя приобретение денег к «безразличному», вы всего сильнее стремитесь именно к тому, чтобы стяжать как можно больше, и ради этого постоянно держитесь поближе к богачам и даете ссуды, взимаете проценты и преподаете за плату. Или вот тоже: наслаждение вы ненавидите и эпикурейцев порицаете, а сами ради наслаждения совершаете постыдные поступки и готовы подвергнуться позору, и негодуете если вас не пригласят на обед. Если же позовут вас, — так вы столько едите, столько вашим слугам передаете!» И при этих словах он попытался вырвать платок, бывший в руках у раба Зенофемида и наполненный кусками всяких мясных кушаний. Клеодем собирался развязать узелки и все содержимое раскидать по полу, но раб не выпустил платка, изо всех сил прижимая его к себе.
37. Тут воскликнул Гермон: «Верно, Клеодем, верно! Пускай они скажут, чего ради поносят наслаждение, если сами желают наслаждаться куда больше всех прочих людей?»
«Нет, не я — ты скажи, Клеодем, — возражал Зенофемид, — на каком основании ты не безразличным считаешь богатство?»
«Нет, сам скажи».
И надолго пошел такой разговор, пока наконец Ион не выглянул из-за спорщиков и не произнес:
«Перестаньте! А я, если угодно вам всем, предложу предмет для беседы, достойной почтенного праздника. Вы же, не ссорясь, станете говорить и слушать, чтобы, как у нашего учителя Платона, время протекало большею частью в беседах».
Все присутствующие одобрили предложение, а больше всех Аристенет и Евкрит, надеявшиеся покончить таким образом с неприятностями. Аристенет даже на свое место обратно перешел, полагая, что мир водворился.
38. В это самое время подали нам так называемый «завершающий обед» — каждому целая курица, кусок свинины, заяц, жареная рыба, кунжутные пирожки и еще что-то на закуску. Все это разрешалось унести с собою домой. Однако поставлено было не отдельно перед каждым гостем блюдо; Аристенету и Евкриту, возлежавшим за одним столом, подали одно на двоих, причем каждый должен был брать обращенную к нему половину. Подобным же образом общее блюдо досталось стоику Зенофемиду и эпикурейцу Гермону; далее по порядку: Клеодему с Ионом, жениху со мной, Дифилу же досталась двойная доля, так как Зенона уже за столом не было. Запомни, пожалуйста, эти пары, Филон, потому что нам это еще понадобится.
Филон. Запомню, запомню.
39. Ликин. Выступил Ион. «Итак, я первый начинаю, если вам угодно, — заявил он и, помолчав немного, продолжал: — Быть может, надлежало бы в присутствии таких мужей повести речь об идеях, о бестелесных существах, о бессмертии душ, но, чтобы не встретить возражений со стороны тех, кто держится иных взглядов, скажу приличествующее слово о браке.
Пожалуй, всего лучше было бы вовсе не искать браков, но, следуя Платону и Сократу, любить отроков. Ибо такие люди одни лишь могли бы достигнуть совершенной добродетели. Если же необходимо все-таки сочетаться с женщинами, то надлежало бы нам, по учению Платона, иметь общих жен, да пребудем свободными от зависти».
40. Общий смех был ответом на эту не к месту сказанную речь. Дионисодор же закричал: «Довольно тебе услаждать нас своей варварской речью. Где, у какого писателя найдем мы в этом смысле употребленное слово «зависть» вместо «ревность»?»
«Как, и ты заговорил, негодник?» — ответил Ион. Дионисодор, кажется, со своей стороны, ответил бранью. Тогда вмешался достойнейший Гистией, грамматик, и сказал: «Будет вам! Вот я сейчас прочту свадебное стихотворение».
41. И он приступил к чтению. Вот они, — если я не забыл еще, — эти элегические дистихи.
Сколь хороша Клеантида, взращенная Аристенетом
В пышных чертогах его, — дева красы неземной,
Коей она превзошла всех прочих дев во вселенной:
Краше Елены она и Кифереи самой.
Также тебе, о жених, привет: ты всех затмеваешь,
Краше ты, чем Нирей или Фетиды дитя,
Мы же, свадебный гимн сложив в честь вашего брака,
Вас обоих не раз будем еще воспевать.
42. Смехом, разумеется, были встречены эти стихи… Между тем пора уже было разобрать предложенные угощения. Итак, Аристенет и Евкрит взяли каждый нарезанную для него часть, взял и я свое, и Херей то, что было ему положено. Подобным же образом поделились Ион с Клеодемом. Но Дифил настойчиво хотел забрать и предназначавшееся уже удалившемуся Зенону: он уверял, что это все положено для него одного, и со слугами вступил в сражение; ухватившись за курицу, они тащили ее каждый к себе, словно труп Патрокла,296 вырывая друг у друга; наконец Дифил был побежден и выпустил птицу, возбудив в гостях громкий смех, потому что негодовал так, будто подвергся тягчайшей несправедливости!
43. Еще одна пара оставалась: Гермон и Зенофемид, возлежавшие, как я говорил, рядом: повыше — Зенофемид, а Гермон — пониже. Все прочее было положено обоим одинаковое, и они поделились мирно. Только курица перед Гермоном оказалась пожирнее, — это вышло, я полагаю, случайно. Нужно было взять каждому свою курицу. Вот тут-то Зенофемид, — напряги все свое внимание, Филон, ибо приближаемся мы к главнейшим событиям, — итак, Зенофемид, говорю я, лежавшую перед ним птицу не тронул, а схватил ту, что лежала перед Гермоном, более, как уже сказал я, откормленную. Но тот, со своей стороны, ухватился за нее, не желая отдавать своего. С криком скатившись на пол, оба принялись бить друг друга по лицу этими самыми курами и, вцепившись друг другу в бороды, призывали на помощь: Гермон — Клеодема, а Зенофемид — Алкидаманта и Дифила. И вот одни из философов стали на сторону первого, другие — на сторону второго, и только Ион осторожно занимал среднее положение.
44. А противники, сплетаясь в клубок, продолжали сражение. Зенофемид схватил со стола кубок, стоявший перед Аристенетом, и пустил им в Гермона.
Но не попало в того, стороной пролетело оружье297
и раскроило жениху череп надвое, так что получилась знатная и глубокая рана. Тут подняли крик женщины, многие из них, повскакав с мест, кинулись в середину между сражавшимися, и прежде всех мать юноши, когда она увидела его кровь. И невеста бросилась к нему в страхе за его жизнь. Среди этого смятения Алкидамант явил свою доблесть: сражаясь на стороне Зенофемида, ударом дубинки он сокрушил Клеодему череп, а Гермону челюсть, а нескольких рабов, пытавшихся помочь им, изранил. Однако те не собирались отступить; напротив, Клеодем выколол пальцем глаз Зенофемиду и, впившись зубами, откусил ему нос; а Дифила, прибывшего на выручку Зенофемиду, Гермон, стоя на ложе, ударил по голове.
45. Ранен был также и Гистией, грамматик, пытавшийся разнять дерущихся и получивший удар ногою в зубы, по-видимому, от Клеодема, принявшего его за Дифила. Бедняга лежал и, говоря словами любимого им Гомера,298
Вдобавок всюду было смятение и слезы. Женщины причитали, окружив Херея, мужчины же пытались успокоить дерущихся. Величайшим злом был Алкидамант: он всех разом обращал в бегство, избивая кого попало. И многие, будь уверен, пали бы его жертвами, не сломай он своей дубинки. Я же стоял, прижавшись к стене, смотрел и не вмешивался, наученный опытом Гистиея, как опасно разнимать подобные побоища. Можно было подумать, что видишь перед собой лапифов и кентавров: столы были опрокинуты, кровь струилась и кубки летали по воздуху.
46. В конце концов Алкидамант опрокинул светильник, все погрузилось во мрак, и положение, естественно, сделалось еще более тяжелым: новый огонь достали с трудом, и много подвигов было совершено в темноте. Когда же наконец кто-то принес светильник, то Алкидамант был захвачен на том, что, раздев флейтистку, старался насильно сочетаться с ней; Дионисодор же уличен был в совсем забавном деянии: когда он встал на ноги, у него из-за пазухи выпала чаша. Оправдываясь, он заявил, будто Ион поднял кубок во время суматохи и передал ему, чтобы не сломался; Ион тоже утверждал, что сделал это из заботливости.
