unknown - Ямато-моногатари

О его назначении в тот день приказано было слагать танка и приносить сайгу[322], и дочь Сандзё-но миги-но оидоно тут же написала:

так было сложено. Ответ был от сайгу. Он забыт.

А просьба эта оказалась не напрасной. Левый министр, когда он был в чине тюнагона[324], навещал эту даму, семена разрослись, стали ей укрытием[325]. И тогда от сайгу:

Кавалер, навещавший дочь человека по имени Санэто[327], служившего в чине сёни в управе военного округа:

так сказал. А дама:

Тосико отправилась в буддийский храм Сига[330], а там оказался монах по имени Дзоки-но кими[331]. Он жил на горе Хиэ, и ему было дозволено даже наведываться во дворец. И вот в день, когда прибыла Тосико, он тоже пришел в храм Сига, они и встретились. Устроив себе жилье на галерее моста[332], они обменивались множеством клятв. Но вот Тосико собралась возвращаться [в столицу]. Тогда от Дзоки:

В ответ Тосико:

так написала она. Слов [кроме стихов] тоже очень много было в ее послании.

Тот же Дзоки-но кими в дом неизвестной даме послал:

Когда Госпожа из Северных покоев, супруга нынешнего господина[336], была еще супругой Соти-но дайнагона[337], Хэйтю сложил и прочел ей:

так сказал. Обменивался он так клятвами с ней. А после этого, когда обрядили ее, как подобает одевать супругу левого министра, он сложил и послал ей:

так сложил. Ответ на это и все те танка, которыми они обменивались раньше, – было их много, но теперь их не услышишь.

Идзуми-но тайсё[339] часто бывал в доме у [Фудзивара Токихира], ныне покойного, [служившего тогда в чине] са-но оидо. Однажды, где-то в гостях напившись сакэ, хмельной, глубокой ночью тайсё неожиданно явился к Токихира. Тот удивился. «Где же вы изволили быть, поведайте!» – стал расспрашивать он. Домашние его со стуком подняли верх паланкина и увидели там еще Мибу-но Тадаминэ[340]. Хоть дорогу Тадаминэ освещали светильником, в самом низу лестницы у него подкосились колени, он упал и произнес:

вот что отвечает вам тайсё», – сказал он. Министр, хозяин дома, нашел это стихотворение полным очарования и весьма искусным. Всю ночь они провели за возлияниями и музыкой, тайсё был пожалован дарами. Тадаминэ тоже была дарована награда.

Один из их сотрапезников, услышав, что у Тадаминэ есть дочь, воскликнул: «Хотел бы я взять ее в жены!» – «Большая честь для меня», – ответил Тадаминэ. Вскоре из дома этого придворного пришло письмо: «Надеюсь, что в самом скором времени наш уговор осуществится». В ответ ему было:

так сложил Тадаминэ. Ведь на самом деле дочь его была еще очень маленькой девочкой.

Дама по имени Хигаки-но го[342], жившая в Цукуси, славилась умом и вела утонченный образ жизни. Так шли годы и месяцы, но вот случился мятеж Сумитомо[343], дом ее был сожжен дотла, все ее имущество у нее отняли, и оказалась она в жалком положении. Не зная обо всем этом, в те края для водворения порядка прибыл гонцом императора дайни Ёсифуру. И вот, минуя то место, где стояло ее жилище, он сказал: «Как бы мне встретиться с той, что зовут Хигаки-но го? Где-то она сейчас живет?» Так спросил он, а его спутники отвечали: «Она изволит жить неподалеку отсюда». – «Ах, хотелось бы мне расспросить, каково-то ей было во время этого мятежа!» И только успел Я-дайни это вымолвить, как увидел седую женщину, которая набрала воды и теперь проходила мимо него, направляясь в какое-то убогое строение. Был там один человек, он сказал: «Вот Хигаки-но го». Я-дайни ужаснулся, сильно опечалился, но все же решил завязать с ней отношения, она же застыдилась и не вышла к нему, а так сказала:

так сложила, и он, опечаленный, снял с себя одно из одеяний и послал ей.

Та же Хигаки-но го, в управе Дайни[345], когда предложено было воспеть осенние красные листья клена, сложила:

Говорили люди, что Хигаки-но го умело слагает танка. И вот как-то собрались любители изящного, стали сочинять окончания к стихам, к каким трудно конец сложить, и прочитали так:

и предложили ей докончить, тогда она:

так закончила она танка.

Дама, жившая в Цукуси, послала возлюбленному в столицу:

так гласило послание.

И это написала та дама из Цукуси:

Во времена прежнего императора было как-то дано августейшее повеление в первый день четвертой луны слагать стихи о том, что соловей не поет, и Кимутада:

так он сложил.

Во времена того же императора это было. Призвал он как-то к себе Мицунэ, и вечером, когда месяц был особенно красив, предавались они всяческим развлечениям. Император соизволил сказать: «Если месяц назвать натянутым луком, что это может значить? Объясни суть этого в стихах», и Мицунэ, стоя внизу лестницы:

Получив в награду расшитое одеяние оутиги, он снова произнес: