простиравшейся вплоть до Восточной Монголии, идеологически освященная верой хваранов с их рыцарской доблестью, а политически представленная именами ванов Квангэтхо и Чинхын, Ён Кэсомуна и других героев, воевавших с иноземцами, по замечанию Син Чхэхо, так была переписана Ким Бусиком, что пределы Кореи сужены до границ по Тэдонгану и Хангану, ее институты, культурные ценности, нравы и обычаи перелицованы на конфуцианский лад и сведены к обучению конфуцианским трем принципам и пяти отношениям, а политика свелась к поставкам дани и отбиванию поклонов, чтобы заслужить звание государства истинномудрых
(цзюньцзы). Син Чхэхо указывает, что Ким Бусик исказил линию исторической преемственности, идущей от Тангуна, а также исконную религию хваранов, превознес события, относящиеся к пропаганде конфуцианских норм, и вычеркнул из истории все, что противоречило идеям
садэджуый и выражало свободный дух страны, «поэтому ”Исторические записи трех государств” не представляют никакой ценности ни как история культуры, ни как политическая история» [50].
Проблема правильной оценки не только идейного содержания, но и значения труда Ким Бусика Самгук саги как исторического источника актуальна и в наше время. В современной историографической корейской литературе нет однозначного мнения по этой проблеме.
В противовес целой серии негативных критических оценок, дававшихся этому памятнику историками самых различных направлений — буддистами и конфуцианцами в средние века, представителями и японской и корейской националистической историографии в новое и новейшее время, — профессор Ко Бёнъик (Сеульский университет) в работах, опубликованных в 70-е годы, стремился показать большое значение этого памятника прежде всего как основного источника по истории Кореи в течение длительного периода времени. Он пишет, что большая часть критических замечаний, высказанных средневековыми авторами и историками нового времени, несправедлива, поскольку они, по мнению Ко, не учитывали ни особенностей идеологической обстановки в момент создания этого сочинения, ни объективных причин его ограниченности из-за недостатка исторических источников. Если же сравнить с сочинениями традиционной китайской (династийной) историографии и последующей средневековой корейской историографии, особенно «ясно видны несомненные достоинства Самгук саги» [51].
Не отрицая конфуцианской китаецентристской идейной ориентации комментариев Ким Бусика к летописям трех государств, Ко Бёнъик полагает, что по сравнению с конфуцианцами эпохи династии Ли садэджуый и конфуцианский догматизм Ким Бусика «более взвешенные», отличались «в большей мере объективностью и рациональностью», что во имя догм Ким Бусик не искажал факты и не изменял терминологию, как это допускалось в произведениях Чхве Чхивона или в более поздней, чем Самгук саги, конфуцианской историографии (Самгук саряк и Тонгук тхонгам, XV в., Тонса канмок, XVIII в.). Ким Бусик старался точно передавать древние факты и исторические наименования, даже не уяснив порой их значения; и, даже одобряя те или иные принципы в теории (например, традицию установления названия эры правления через год после восшествия), он считался с реальной исторической практикой в трех государствах, согласно которой начало правления определялось со времени восшествия — чыкви чхинвон поп. Ко Бёнъик признает вероятность сокращения Ким Бусиком каких-то материалов из использованных источников, и на основе сличения приведенных в Самгук саги мифов об основании государств с версиями этих мифов в других источниках приходит к заключению, что Ким Бусик стремился сохранить главное содержание использованных источников, не позволял себе произвольного обращения с ними. В этой связи Ко Бёнъик критикует известных японских корееведов Цуда Сокити и Суэмацу Ясукадзу, полагавших, что в ранних частях летописей трех государств (до IV—V вв.) Ким Бусик прибег к фабрикации несуществовавших исторических фактов. По мнению Ко Бёнъика, эти историки не учитывали того уровня официальной историографии Корё XII в., когда предъявлялись особенно высокие требования к точности в изложении истории, о чем свидетельствовала практика дневниковых записей [52]. Если и встречаются неправдоподобные, фантастические сюжеты в начальных разделах летописей, то они не сочинены Ким Бусиком, а заимствованы из источников, которыми он пользовался (Коги, Ку самгукса).
Ко Бёнъик считает несостоятельным обвинение Ким Бусика в субъективном отношении к каждому из трех государств, судя по тому, что государству Силла уделено основное внимание. Больший объем материалов по истории Силла в Самгук саги Ко Бёнъик объясняет большим количеством сохранившихся источников. Наоборот, в том, что Ким Бусик каждую из историй трех государств называл понги (кит. бэньцзи, «основные записи») — термин, обозначавший летописи императорских династий в Китае, — и во всех трех летописях одинаково употребил местоимение «наш», «наша», «наше» применительно к каждому из трех государств, Ко Бёнъик видит проявление беспристрастия и объективности.
Основной вывод Ко Бёнъика состоял в том, что приверженность конфуцианской идеологии и садэджуый автора Самгук саги не повлияли на характер изложения истории в его труде — оно отличается высокой степенью объективности и беспристрастия.
Однако против вывода Ко Бёнъика категорически выступил профессор Ким Чхольджун (Сеульский университет) [53]. Он считает «бессмысленным и вредным рассматривать характер исторических сочинений без конкретного анализа [выраженных в них] исторических воззрений (будь то в Корё или Чосоне, будь то идеи низкопоклонства или независимости) в непосредственной связи с изменениями в идейных течениях прошедших эпох и социально-культурной функции этих идей» [54].
Историческую обстановку конца периода Силла и начала государства Корё Ким Чхольджун определяет как «время перехода от древнего общества к средневековому». И этому средневековому обществу нужна была, по его мнению, новая конфуцианская идеология со своими историческими воззрениями, которые впервые были сформулированы в трактатах Чхве Сынно, предлагавшего заимствовать передовые идеи и учреждения Китая для строительства централизованного государства. Как отмечает Ким Чхольджун, это не идея садэджуый, как понимали впоследствии, а предложение добровольно заимствовать китайские образцы, так как необходимость поставить конфуцианство на службу средневековому государству диктовалась не извне, а «внутренними противоречиями древнего царства». Правда, характер этих противоречий Ким Чхольджун не раскрывает, хотя и подчеркивает возрастание роли конфуцианских идей, ставших идеологией столичной аристократии. По словам Ким Чхольджуна, местные магнаты (ходжок, или могущественные роды) находились в противоречии со столичной (кэгёнской) знатью. Унаследовав традиции Когурё, они выступали за политику экспансии на севере, в идеологической области отстаивали традиционную культуру, содержавшую даосские элементы, тогда как централизованная власть вана опиралась на конфуцианские идеи, противостоящие традиционной культуре. Так рассматривает Ким Чхольджун конфликт между согёнскими и кэгёнскими группировками правящего феодального класса. Первая из них, продолжая когурёские традиции, проповедовала мистические геомантические идеи и выступала за возрождение страны путем провозглашения империи в противовес чжурчжэням. Вторая выступала против конфликта с чжурчжэньской династией Цзинь и проповедовала конфуцианскую идею садэджуый, видя в ней средство самосохранения, так как война с чжурчжэнями и поход на север означали бы усиление военного дворянства и подрыв позиций столичного чиновного дворянства. Как считает Ким Чхольджун, вне этой политической борьбы нельзя
