Коллектив авторов - Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Одинокая хижина —       мой сиротливый ночлег;
Изголовье походное.       Дождь мне заснуть не дает.
Неумолчною жалобой       флейта тревожит меня;
Капли перекликаются,       свой соблюдая черед.
Шорох в ставнях бамбуковых.       Не за горами рассвет.
В чистых снах моих колокол,       мера, гармония, счет.
Замирают созвучия,       и прерывается лад;
Только слышится музыка       мне всю ночь напролет.

Грот Великой Пустоты[1433]       за бамбуком при луне;
Водопад, как в Зеркале,       в леденистой белизне,
Озеро небесное!       Я на желтом журавле.
Так в чертоги горние       я вчера летал во сне.

Берег — дым зеленый,       пристань тоже зелена;
Дождь прошел весенний;       в небеса стучит луна.
Мало кто гуляет       по тропинкам там, в глуши;
На песке прибрежном       лодка сонная видна.

С моря ветер северный,       воздух нынче ледяной.
Вот переправляюсь я,       плещет парус над волной.
Горы — как побоище       крокодилов и китов.
Словно в копьях сломанных       брег в уступах предо мной.
Реки Небом созданы,       в мире много разных рек.
Здесь досталась доблестным       слава дорогой ценой.
Мне былое вспомнилось,       не могу я не вздохнуть,
Думами охваченный       перед этой крутизной.

Был недавно сражен       в море северном царственный кит,[1434]
И великую рать       подготовить к боям надлежит;
Знамя тенью своей       не боится задеть облака;
Барабаны гремят,       и земля под ногами дрожит.
На доспехах роса,       каждый латник на тигра похож,
А в строю корабли —       словно дикие гуси на вид.
Хочет мира народ,       и с народом согласен мудрец:
Кто покой возлюбил,        тот покоем в стране дорожит.

Сослан с неба на землю, по слухам, не каялся Ли.[1435]
Он верхом на ките       восвояси вернулся с земли.
Но когда бы вода       оказалась весенним вином,
И поныне, хмельного,       в реке бы мы видеть могли.[1436]

Тянутся зыбкие тени софор
вдоль побеленной стены,
Свежие лотосы дышат прохладой,
гибки они, нежны.
Светлые краски осени ранней
ясному небу под стать.
Вижу слияние вод с горами,
с зеленью голубизны.
У крабов лиловых брюхо желтеет,
сами в ловушку идут.
В зелени сочная зреет цедрела,
всюду плоды видны.
В чаши вино наливай скорее,
время веселья пришло,
Не дожидайся, пока хризантемы
достигнут своей желтизны.

Куда торопятся эти люди,
спешат пустому вослед?
К чему шуметь, к чему суетиться
славы искать, побед?
Проскачут кони — ты, пыль вдыхая,
мечтаешь, глядя в окно.
Спишь, «покуда варится просо»,
восемь десятков лет.[1438]
Иной подобен спесивому крабу:
прямо никак не идет.
Иной змее подрисует ноги,
хотя в этом смысла нет.
Лучше верной идти стезею,
веленьям Неба внимать.
Разве с этим может сравниться
прибыль земная и вред?

Холодно стало.       Зимние дни короче.
Короток день,       значит, длиннее ночи.
Ночь призываю.       День утомляет меня.
Ночью усну:       любимого вижу воочью.

Свежие вновь распустились цветы
вслед облетевшим цветам.
Срок наступает — уходит любовь,
новая — по пятам.
Снова румяна, пудру беру,
силюсь лицо украсить.
Милого надобно мне удержать,
прежней любви не отдам.

Я, захворав, получил разрешенье
не выезжать из столицы.
Когда теперь возвращусь в деревню?
Не скоро желанью свершиться!
В плаще травяном и плетеной шляпе
пойти бы по западным склонам,
Весеннюю пахоту в поле увидеть,
крестьян спокойные лица.

Млечный Путь осеняет берег,
скопище пик заволок.
Горный туман меж бытием
и небытием пролег.
Мчится поток под сенью дерев,
подернута инеем синь,
Солнце промокло, волны блестят,
покрыл красноту холодок.
Военная музыка вдаль плывет,
в туманы, в укрытья скал,
Пестрые флаги вдоль берегов
треплет речной ветерок.
Прежде казалось: лучший удел —
это военная служба.
Не знаю, кого бы из нас теперь
этот почет привлек.

Ширму — створку за створкой — раскрой:
в согласии все предстает.
Дивно налажен весенний мир,
ослепителен небосвод.
Ветер, тихий и все же смелый,
под одеждой овеял тело.
Бриллиантами блещет дождь,
едва на траву падет.
Ива зеленую бровь подвела —
назойливым иволгам нет числа.
Белую щечку напудрил май —
и с мотыльками полно хлопот.
Видишь множество колесниц,
слышишь пение вешних птиц.
Музыкой кажется все земное,
жизнь везде и повсюду цветет.

Лишь опустится первая тьма
и подымется Ковш на небосвод,
Прозвучит барабан — и тогда
город на ночь ворота запрет.
Над коньками крыш проследим
серебристый вечерний дым.
Птица, сумерничая, в листву
залетит, как в зеленый грот.
Колотушки услышим стук,[1443]
да и колокол грянет вдруг;
Он молитвы час возвестит,
и любой молиться начнет.
Будет полон Северный Дом,
будет полон и Южный Дом.
Громогласную Небу хвалу
запоет благодарный народ.

Еле теплится ночной фитилек
и в глубоком мраке горит.
Пятой стражи барабаны звучат —
им внимает тишина и не спит.
Набок покосилась луна,
за горами еле-еле видна.
Землю увлажнила роса,
на траве и листьях блестит.
Ближний лес оглашает в этот миг
провозвестник сева — птичий крик.
А в деревне крестьянин встает
и на рисовое поле спешит.
Ворон-солнце на востоке взлетел.[1444]
Мрак, разлитый в небесах, поредел.
И захлопали вальки на реке,
и петух, всполошившись, кричит.

Тревожусь душою прежде всего
о благе моей страны.
Наместник Неба, я знаю: всем
решенья мои нужны.
Стража за стражей, — уж тьма кругом,—
я с книгою за столом.
Тишина, но сижу допоздна, —
дела Совета важны.
В тяжкие дни на людей взгляни:
как проявят себя они.
В смутные дни, в спокойные дни
корни вещей видны.
Зря владыку осудит иной:
леность, мол, правит страной. —
Десять тысяч великих дел
должны быть совершены.

Рассыпаны на левом бедре
семьдесят два родимых пятна.[1446]
Священный меч ему по руке:
три тхыока[1447] мечу длина.
Как древле стрелой был сражен Фазан,
так ныне убит Олень.[1448]
Макаку гнал до реки Уцзян[1449] —
и гнал до самого дна.
Того, кто был простым рыбаком,
ваном назвал своим.[1450]
Сделал «Княгинею с Черпаком»
ту, что была умна.[1451]
Четыре столетья пели хвалу
люди правленью Хань,[1452]
Затем что «Жившему в царстве Лу»
воздал Лю Бан сполна.[1453]

О несчастии оповестил
императорский вестовой:
Небожитель оставил нас,
воротился к себе домой.
Краше узорной парчи был тот,
кто вернулся в яшмовый грот.
Доброта с Просвещением чашу пьют
трижды за упокой.
Святой дух вновь отлетел
в свой высокогорный предел.
Дивное имя пребудет в веках
в благодарной памяти людской.
Сокрылся великий дар от нас;
свет, ярчайший из всех, угас.
Испытания предстоят,
плач стоит над страной.

Заросли тростника шелестят,
трава зелена-зелена.
Поневоле припомнишь здесь
стародавние времена.
О, как событий превратна связь,
если судьба за свое взялась.
О, как беззащитна любовь,
как бессильна она.
Нежная, где ты сейчас? Не там,
где парит лучезарный храм?
Или, как прежде, совсем одна
в бездне погребена?
Сдержанны проходящие тут,
и все же, вспомнив тебя, вздохнут —
Ведь не жалеть о тебе нельзя,
праведная жена.

Здесь округ Нам и округ Ай
рекою разделены.
Как будто рисовал Ван Вэй,
цвета нанесены.
От белой соли белизной
блестит песок речной.
Туман синей пригожих дней,
а рощи зелены.
Дым деревенских очагов —
до самых облаков.
То бойкого базара шум,
то гул морской волны.
Кто лодку дочиста отмыл
и в ней, смеясь, поплыл?
Ужель единственный улов —
осенний круг луны?

Воды свои несет канал
в местности Нгаук-шон.
И не широк он, а радует глаз
с тех пор, как был проведен.
Скосы его поросли кругом
мягким зеленым мхом.
Выгнуты отмели, как серпы,
пенный поток взвихрен.
Видишь лодки из дальних мест:
ловкие весла, проворный шест.
Вода спадет — и рыбак начнет
лодку тащить вперед.
Устанет тащить — и ляжет спать,
и безмятежен сон.
А глянет с утра: за весла пора,
вновь полноводен он.

Откуда, драгоценные семена,
сюда вы занесены?
Древние благородные чувства
вашим спутником быть должны.
Хранит изумрудная крона
дыхание небосклона.
В балдахине твоем, тамаринд,
блики солнца едва видны.
Щедро дождь и роса выпадают —
и вскорости пропадают.
Вечно ты радуешь взор тому,
чьи дни уже сочтены.
Не спросишь, сколько минуло лет,
и безразличен тебе ответ.
Только бы вновь и вновь увивать
листвой уступы стены.

Капуста есть у нас в дому
и за окном растет.
Благословенная земля,
хороший огород!
Ее одежды зелены,
иль темно-зелены.
То белый цвет, то желтый цвет
во лбу ее цветет.
Ей три зимы и три весны
морозы не страшны.
Не так уж падка до росы
и до небесных вод.
На вкус кисла или остра,—
как скажут повара.
Капусту в кадках замочи —
она вкусна весь год.

Дождь ли польет
или солнце нещадно палит,—
Шляпу надень,
и надежно тебя защитит.
Круг над тобой
можно с солнцем сравнить и с луной.
Балдахину подобно,
из ободков состоит.
Холод и зной
нас не мучают в шляпе такой.
Часто под ней —
ароматный и нежный нефрит.[1460]
Мал и велик —
от бродяг до могучих владык —
Носят ее;
всем на свете она угодит.

В пестром и грубом шелку
и непременно важна,
В уединенных местах
всегда восседает она.
Лапкой взмахнет —
тигр послушно на зов приползет.[1461]
Цокнет она —
муравьям эта песня страшна.
Рада, что солнце блестит
и детенышей жабьих растит.
Дочь ее в Лунном дворце,
не почтит ли и младших Луна.[1462]
Сам государь
славил заступницу встарь.
В засуху дождь накликает она,
тем и поныне славна.[1463]

Шляпа когда-то была хороша,
пояс был некогда нов.
Хозяин поставил его сюда
стеречь бахчу от воров.
Легкий ветер подует едва —
развеваются рукава.
А уж ежели дождик польет —
хлещет пот в сто ручьев.
Птиц распугало взмахом рук,
любит одинокий досуг.
Боязно подойти к нему
и хозяину самому.
Так арбузы оно хранит,
знает, что хороши на вид,—
А распробовать хоть один
нет у него зубов.

Достопочтенный комар, ответь,
под каким ты знаком рожден?
Украдкою в наши покои летишь,
тревожишь полночный сон.
Днем по нефритовым этажам
порхаешь ты тут и там.
В сумерках щеки красавиц язвишь,
бесстрашен и разъярен.
Любезничаешь с самою Луной
в таинственный час ночной.
Мучаешь деву, объятую сном,
подлетая со всех сторон.
Твоя крылатая легкая стать
мешает тебя поймать.
Я беззащитен перед тобой,
искусан и изнурен.

Искусен и величав Творец,
и все — из его руки.
Он мельницу ниспосылает нам
для размола муки.
Ровно из тридцати фитилей
он сплел оболочку ей.
Стержень установил внутри
и жернова крепки.
Громом гремит она иногда —
падает дождь тогда.
Это зерно, размельчено,
сыплется к нам в мешки.
Тысячу урожайных лет
не преломится сей хребет.
Крутятся, мелют, кормят народ
твердые жерняки.

Спереди голова, сзади хвост —
истинный исполин.
Много животных на свете есть,
а слон среди них один.
Четыре ножищи прут вперед —
означает: идет.
Глаза озираются наверху
выше иных вершин.
Колокольцев немолчный звон
там, где ступает он.
Надевает для важных особ
на спину балдахин.
Остановится — не скупись,
а сена не напастись.
Только с виду хобот сонлив,
но крепче лесных жердин.

Не пожелали они терпеть
всенародный позор.
Сестры — старшая с младшей — врага
подвигли на смертный спор.
Дрогнул в бою захватчик Су Дин,
безжалостный властелин.
Отдал вам огромный Линь-нам[1466] —
сто крепостей и гор.
Вы приснились — и сон о вас
нашу землю сызнова спас.
Сестры красно-зеленый наряд
надели с победных пор.
Пока есть суша, вода и твердь,
пока весь мир не объяла смерть,
Будут помнить в родном краю
двух отважных сестер.