Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Пришла в смятении, а вдруг следят за ней?
Газель от хищных так скрывается зверей.

Подобно мускусу она благоухала,
Кристаллов камфары была она светлей.

И в сердце бурное внесла успокоенье,
И утолила зной безудержных страстей.

Я наслажденье пил так медленно глотками,
Как птица пьет росу с травы или ветвей.

Лишь отошла она — и утреннее солнце
Вдруг стало заходить, и сделалось темней…

Но встреча нежная такой была короткой,
Как встреча жениха с невестою своей.

Желтого солнца подобье — вино
Плещется в чаше с блистающей гранью.

В смеси вскипают воды пузырьки,
Звездному не уступая сверканью.

Юноша, замысел смелый тая,
В чаше отыщет опору дерзанью.

Станет молва ему дань воздавать
И напророчит успех начинанью.

Что есть вино, и вода, и бутыль?
Духа, материи, формы слиянье!

Сонную одурь стряхни, оглядись:
Ночь одолело дневное сиянье.

Томному юноше сумрак под стать,
Дремлет, укрыт лучезарною тканью.

Кубки свои при луне осушив,
Вновь наполняем их солнечной ранью.

Светлые блестки рождает в листве
Чаши с душистым вином колыханье.

Пьем виноградной лозы молоко,
Полное света и благоуханья.

Ночь наслаждений была коротка,
Сколь огорчительно с ней расставанье!

Кубки мелькали у кравчих в руках,
Напоминая коней состязанье.

Сколько блаженство у нас ни гости —
Кажется кратким его пребыванье.

Пусть сатиры мои порицает жестоко молва,—
Почему же твердят, что я в одах достиг мастерства?

Говорят: «Ты за них ожидаешь награды бесценной».
Неужели мои не бесспорны на это права?

Но поэмы мои? Отвечают: «Они вдохновенны».
А стихи о любви? «Это чудо и верх волшебства».

И тогда я сказал: «Лишь таким доказательствам верьте;
Здесь для правды простор, что нетленна и вечно жива.

Целомудренна речь, что исходит из чистого сердца,
Подлеца узнаешь — крики брани заслышав едва…

Допущу ль, чтобы вдруг мусульманина, единоверца,
Мой изранил язык, чтобы стрелами стали слова?»

Кто в него вдохнул огонь летучий?
Чьей рукой он выкован умело?

Ты извлек его, как дух, из плоти.
Извлекая дух, войдет он в тело.

Глянцу безупречного булата
Блеск пустыни уподоблю смело.

В зеркале меча и некрасивый
Стал красавцем: это — джиннов дело!

Крылышки подняв, — не утонуть бы! —
Муха на клинок блестящий села.

Остается мне одно: жизнь разменивать на дни,
Чтобы горе покупать. Незавидная награда!

Если б мог я растопить сердце в пламени скорбей —
Превратить его в слезу для меня была б отрада.

Осужден я вспоминать время юности своей,
И всего дороже мне эта горькая услада.

Ты в спину ужалила злобно верблюда — и что ж?
Верблюду мученье такое сносить невтерпеж.

Вот так ростовщик хочет высосать кровь из страдальца,
На лезвие лекаря жалящий хобот похож.

Как щеголи хну растирают на кончиках пальцев,
Так ты свои лапки — в кровь обагренные — трешь.

Здесь наслаждения душа воплощена
И молоко дождей вскормило семена.

Кувшин наполнился богатыми дарами,
И жажду наконец мы утолим сполна.

Мы пили медленно. Уж ночь сменилась утром,
Уж неба ясного зарделась глубина.

Резвился на лугу ручей неугомонный,
И крыльями ветвей укрыла пас весна.

И чаша каждая сверкала, как невеста,
И с юною рукой была обручена.

И алым панцирем вино одело чашу,
И жемчугом воды украсилась она.

Казалось, что уста язвит внезапно что-то
И влага жалит их, коварна и темна,

Но нежной терпкостью и мягкостью мгновенно
Строптивость дикая была укрощена.

По жилам пламени текла воды прохлада,
Чтоб воцарился мир и не зажглась война.

Когда гнетет тоска и сердце изнывает —
Власть чудотворную мы узнаем вина.

Докучая творцу оправданьем своим запоздалым,
Словно тяжкое бремя, влачу я грехи без числа.

Но порывы раскаянья длятся не долее часа.
Вслед за ними, как прежде, греховны слова и дела.

С чернотою Ночной соревнуясь, дневное сиянье
На висках серебрится, и поступь моя тяжела.

Это смерти покой костенит постепенно суставы.
Искры юности гасит его роковая зола.

Целый век я провел, свой надел расточая беспечно.
Время годы мои между тем промотало дотла.

Если даже мне щедрую прибыль судьба приносила,
Всякий раз для меня эта прибыль накладом была.

Проницаешь ты, господи, взором туда, где граница
Между скрытым и явным в душе у меня пролегла.

К добродетели душу мою преклони милосердьем,
Защити мое сердце, творец, от пороков и зла,

От речей недостойных — язык, от соблазна — мой разум,
Чтобы грешные помыслы не омрачали чела!

Могилу найдешь ты на ложе своем.
От смерти укрыться в дому невозможно.

Опоенный зельем обмана, ты — слеп.
О мире твое представление ложно.

В ущерб наслажденьям искал ты любви
У той, что тебя ненавидит безбожно.

Судьбы опрокидчивый посох отбрось!
Опора такая, увы, ненадежна.

Из праха взошел ты, и в лоно земли
Заход предначертан тебе непреложно.

Кровавыми глазами ран заплакала война.
Колючий ряд ее зубов улыбкой обнажен.

Клубясь, окутала меня, как туча, битвы пыль.
Как молнию, блестящий меч я вырвал из ножон.

Мечом кольчугу распорол, как будто полоснул
По зеркалу озерных вод, — и витязь был сражен.

Взвивался на дыбы мой конь и упадал скалой,
В жестокой схватке нанося противникам урон.

В пути ночном берет разгон мой вороной скакун
Быстрее вспышки грозовой, секущей небосклон.

Свою решимость я теперь с бессонницей сравню,
Что перебила в час ночной ленивца крепкий сон

Как будто факел смоляной горит в моей руке —
Скачу, мечом пронзая мрак, и убегает он.

В кубки юноша прекрасный льет живительную влагу,
Свод небесный пробудился, блеском солнечным объят,

Горделивые тюльпаны показал нам сад зеленый,
Миртов, сумрачных, как амбра, мы впивали аромат.

«Что ж не видно маргаритки?» — стали спрашивать у сада
«Кравчему в уста вложил я маргаритку!» — шепчет сад

Виночерпий отпирался и отнекивался долго,
Но невольно тайну выдал, улыбнувшись невпопад.

Здесь лепестками роз на глади сонной
Играет ветерок неугомонный.

Река подобна витязя кольчуге,
Копьем пробитой, кровью обагренной.

Колышет ветер чашечки тюльпанов.
Восход зари на них наводит глянец.

Секущий ливень сделал их краснее,
Чем старого вина густой багрянец.

«Скажи мне, ливень, в чем они повинны?» —
«Воруют у прелестных щек румянец!»