— А строка из твоего стихотворения «А потом, аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу» — выше всякой похвалы! — воскликнула Ли Вань.
— Да, на сей раз Царевна Душистых трав проиграла, — заметила Таньчунь. — Такие строки, как «За оградою пусто, старый сад наш дряхлеет…» и «А мечта, как и прежде, неизменна, светла», звучат красиво, но никаких чувств не вызывают.
— А у тебя строки «На волосах роса трех троп садовых, а на висках — приятный холодок» и «Когда б цветком украсили дерюгу, дерюга стала б как осенний шелк» тоже не раскрывают темы «Прикалываю к волосам хризантему», — улыбнулась Баочай.
— «Скажи, — я услышала, — кто затаенно, сей мир презирая, растет?» и «Кто, как и другие цветы, раскрываясь, все медлит, все ищет и ждет?» — добавила Сянъюнь, — это вопросы, на которые можно не отвечать, так как все ясно без слов.
— Но в строках «На колени ладонь опускаю» и «Не покрыв головы, я мечтаю» выражена тоска от предчувствия разлуки с хризантемой, — улыбнулась Ли Вань. — Знай об этом хризантема, она ужаснулась бы твоей назойливости!
Все рассмеялись.
— А я опять провалился! — с улыбкой произнес Баоюй. — Неужели мои выражения «В чьем доме всходы породило семя?», «Ищу, ищу: где он, цветок осенний?», «Ушел я бодрым шагом далеко» и «И все ж не отразило пылких чувств холодное мое стихотворенье» совершенно не относятся к слову «ищу»? Неужели слова «Вчерашней ночью совсем нежданно дождь припустил вдруг и жизнь им дал» и «Сегодня утром — еще был иней» ничего не напоминают о слове «сажаю»? Можно досадовать лишь на то, что их нельзя сравнить с такими выражениями, как «Аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу», «Холод чист и душист. Я читаю стихи. На колени ладонь опускаю», «На висках… холодок», «Когда б цветком украсили дерюгу…». Но ничего, — добавил он, — завтра я ничем не занят и сочиню заново все двенадцать стихотворений.
— Твои стихи не так уж плохи, — поспешила его успокоить Ли Вань, — в них только мало новизны и оригинальности.
Обменявшись впечатлениями, все захотели еще крабов и сели за стол.
— Вот я держу в руке клешню краба и любуюсь коричными цветами, — сказал Баоюй, поднявшись с места. — Это тоже тема для стихов. И я уже сочинил одно. Кто еще хочет?
Он вымыл руки, взял кисть и записал:
Я взял клешню и беспредельно рад
Сидеть в густой тени дерев коричных,
Налил я уксус и теперь толку
Имбирь в порыве страсти необычной…
Как внук царька — прожорлив, и к тому ж
Вином еду я запивать желаю,
Как самодур-чиновник, я к еде
Пристрастье постоянное питаю!
Набит живот, — как будто коркой льда
Покрылся он, а я в самозабвенье,
И пропитались жижею мясной
Все пальцы — бесполезно омовенье!
Чего стыдиться? В мире нет таких,
Кто б к насыщению не устремлялся,
И даже Су Дунпо — святой поэт[279] —
Быть лакомкой великим не стеснялся!
— Таких стихов можно сочинить хоть целую сотню! — засмеялась Дайюй.
— Просто у тебя способностей не хватает, вот ты и выискиваешь недостатки у других, вместо того чтобы самой взять да сочинить! — с улыбкой заметил Баоюй.
Дайюй ничего не ответила, запрокинула голову, тихо продекламировала сочиненное стихотворение, схватила кисть и записала:
Внушительны на вид и после смерти
У краба копья и стальные латы,
Горою возлежат на блюдах яства,
Любой отведать их скорее рад.
Под панцирем нефритовое мясо —
Оно на блюдах выглядит богато,
Жирок за твердой коркой красноватый —
Что ни кусочек — свежесть! аромат!
Пусть много мяса, — я предпочитаю
Клешней восьмерку — сочных и отменных,
Но кто меня уговорить сумел бы
Всю тысячу бокалов выпить враз?
Как праздничны передо мною яства!
Я ими угощусь самозабвенно.
Чист ветер. В белом инее коричник.
Не оторву от хризантемы глаз!
Баоюй прочел и выразил свое восхищение, но Дайюй изорвала листок со стихотворением и приказала служанкам сжечь, сказав:
— Мои стихи хуже твоих, пусть их бросят в огонь. А стихотворение о крабе ты сохрани, оно лучше стихов о хризантеме!
— Я тоже сочинила стихотворение, — сказала Баочай. — Не знаю только, хорошо ли получилось. Запишу шутки ради.
Утуны тенисты, коричник ветвист.
Вино там отменное пьют.
В Чанъани лишь вспомнят, что скоро Чунъян, —
И слюнки заране текут…
Как много дорог пред глазами! Увы,
Нет стройности в них никакой!
От черного желтое не отделить,
И осень смешалась с весной!
Последние строки вызвали восхищенные возгласы:
— Прекрасно! Замечательно!
— Ловко же она нас поддела! — вскричал Баоюй. — Пожалуй, и мои стихи надо сжечь!
Стали читать дальше:
Добавь хризантему к вину,
Коль привкус у пищи дурной.
А приторна — так положи
Имбирь — он чуть-чуть горьковат.
Пусть падают крабы в котел.
Смысл этого действа какой?
Над берегом в небе луна.
У проса душист аромат.
— Вот это настоящий гимн крабам, — заявили все дружно, дочитав до конца. — Оказывается, даже незначительной теме можно придать глубокий смысл! Только некоторые строки довольно едкие и кое-кого задевают.
В это время в саду появилась Пинъэр. Если хотите узнать, зачем она пришла, прочтите следующую главу.
У деревенской старухи глупые речи льются рекой;впечатлительный юноша пытается докопаться до правдыЕдва Пинъэр появилась, как ее забросали вопросами:
— Что делает твоя госпожа? Почему не вернулась?
— Времени у нее нет, — улыбаясь, сказала Пинъэр. — Она даже поесть не успела! И вот послала меня спросить, есть ли у вас еще крабы.
— Разумеется, есть, сколько угодно, — ответила Сянъюнь и приказала служанкам положить в короб десяток самых крупных крабов.
— Жирных кладите, с круглым брюшком, — сказала Пинъэр.
Сесть к столу она отказалась.
— Приказываю тебе — садись! — глядя в упор на служанку, сказала Ли Вань.
Она усадила Пинъэр рядом с собой, налила в кубок вина и поднесла ей прямо к губам. Пинъэр отпила глоток и собралась идти.
— Сиди! — удержала ее Ли Вань. — Я, значит, для тебя не указ, только Фэнцзе!
И она приказала служанкам:
— Отнесете крабов второй госпоже Фэнцзе и скажете что Пинъэр я оставила у себя!
Женщины унесли короб, но вскоре вернулись и доложили:
— Вторая госпожа велела вам всем передать, чтобы во время еды не смеялись и не болтали. Она прислала немного печенья из муки водяного ореха и хворост на курином жиру, которые только что получила от жены младшего дяди. А вам, барышня, — обратились они к Пинъэр, — госпожа разрешила остаться, только не пить лишнего.
— А если выпью, что будет? — с улыбкой спросила Пинъэр, продолжая пить и закусывать.
— Как жаль, что тебе, с твоей внешностью, выпала жалкая доля служанки! — засмеялась Ли Вань, обнимая Пинъэр. — Ведь если не знать, тебя можно легко принять за госпожу!
Пинъэр, болтавшая с Баочай и Сянъюнь, повернулась к Ли Вань и сказала:
— Не прижимайте меня, госпожа, щекотно!
— Ай-я! — воскликнула Ли Вань. — Что это у тебя такое твердое?
— Ключ, — ответила Пинъэр.
— Неужели у тебя есть драгоценность, которую надо запирать на замок? — рассмеялась Ли Вань. — Когда Танский монах [280] отправлялся в путь за священными книгами, у него был белый конь; когда Лю Чжиюань[281] завоевывал Поднебесную, у него были волшебные доспехи, подаренные духом тыквы, а у Фэнцзе есть ты. Ты — ключ своей госпожи! А тебе зачем ключ?
— Вы, госпожа, захмелели и насмехаетесь надо мной! — смущенно улыбнулась Пинъэр.
— Она говорит чистую правду, — произнесла Баочай. — Недавно мы на досуге обсуждали достоинства и недостатки служанок, и решили, что таких, как ты, на сотню едва ли найдется одна. Госпожа Фэнцзе знала, кого брать в услужение. Служанки у нее как на подбор, и у каждой свои достоинства.
— Все делается по воле Неба, — изрекла Ли Вань. — Представьте, что было бы, не прислуживай барышня Юаньян в комнатах старой госпожи! Даже госпожа Ван не осмеливается перечить старой госпоже. А Юаньян это себе иногда позволяет, и, как ни странно, одну ее госпожа слушается. Никто не знает, сколько одежды у старой госпожи, а Юаньян помнит все до мелочей, и если бы не она, многое давно растащили бы. Юаньян к тому же добра, не только не накажет служанку, если та оплошает, но еще и замолвит за нее словечко.
— Вчера как раз старая госпожа говорила, что Юаньян лучше всех нас! — вмешалась в разговор Сичунь.
— Она и в самом деле хорошая, — согласилась Пинъэр. — Где уж нам с нею тягаться?
— Цайся, служанка моей матушки, тоже честная и скромная, — заметил Баоюй.
