Единственное чадо молодое,
Защиты не имея никакой,
Не можешь ты не причинять печали,
Не возбуждать заботу: «Что же с ним?»
Рассей же этот сумрак цепенящий,
Как, если затмевается Луна,
Все верные затменье гонят кликом,
Чтоб чудище не съело свет ночной.
Взметенные заставь утихнуть вздохи
И тем, кто ищет влаги, дай ее,
Ее получат — и огонь потушат,
Огонь потухнет — вновь прозреет взор».
Весьма смущен был в духе Бодгисаттва,
Услыша про своих отца и мать,
И, сидя, он предался размышленью
И в должный миг почтительно сказал:
«Отец мой царь, я знаю, обладает
Внимательным и любящим умом,
Но страх рожденья, дряхлости и смерти
Мое повиновенье устранил.
Услышав о его глубокой скорби,
Я тронут возрастанием любви,
Однако ж все, как греза сновиденья,
Проворно обращается в ничто.
Узнайте ж, без возможности отвергнуть:
Не однолик порядок всех вещей.
Природа скорби не необходимо
Есть отношенье сына и отца.
Что создает страдания разлуки,
Влиянье заблужденья это есть,—
Внезапно люди встретятся в дороге,
Лишь миг — и разлучаются они,
И каждый вновь своим путем уходит,—
Так силой совокупности растут
Соотношенья, родственные связи,
Удел отдельный, и разлука вновь.
Кто проследит внимательно ту ложность
Соотношенья связи и родства,
Не должен он печаль в себе лелеять:
Семейная здесь порвана любовь,
В другом же мире вновь той связи ищут,
И грубый — за мгновеньем — вновь разрыв.
Везде куется цепь родства и связи,
Всегда в цепях, всегда разъята цепь.
Кому скорбеть о вечности разлуки?
Зачатый постепенно изменен,
Родится в мире, снова расставанье,
Чрез смерть разлука, и родится вновь.
Все то, что есть во времени, погибнет,
Леса и горы,— что без часа есть?
Во времени вся пятикратность чувства,
И с временем мирское все живет.
Так, если смерть все время заполняет
И всюду застилает путь его,
Сбрось смерть с себя — и времени не будет.
Меня хотите сделать вы царем,
И долг любви так трудно не исполнить,
Но раз — недуг, тогда его врачуй,
Без врачеванья ж как его снесу я
И как снести гот сан тяжелый мне,
В высоком ли иль низком состояньи,
Безумье и незнание везде,
И люди с беззаботностью проходят,
Велениям покорствуя страстей.
Приходит страх, и тело — в вечном страхе,
Вся мысль — о внешнем лишь, и вянет дух,
С благоговеньем — сердце не содружно,
Коли идти за множеством вослед.
Но поведенье мудрого — не это,
Весь в яхонтах дворец — но в нем пожар,
Сто вкусных яств средь трапезы обильной,
Но примесь в них — язвящие яды.
Там в лилии, на озере спокойном,
Глянь, много насекомых, несть числа,
И в доме у богатого — злосчастье,
Высок,— но мудрый в нем не будет жить.
Я не дерзаю жить в дворце обширном,
В нем черная склубилася змея.
Я царское достоинство отбросил,
Я от пяти желаний ускользнул,
И, чтоб скорбей подобных мог избегнуть,
Блуждаю я среди пустынных гор.
И я, благоговейность возлюбивший
И в мудрость углубляющий свой путь,
И я оставлю тишь лесов спокойных,
Вернусь домой, вернусь к. страстям? О нет.
Великий вождь преславного народа,
Молитвенность всем сердцем возлюбя,
От чести племенной навек ушедши,
Чтобы духовным сделаться вождем,
Отбросив лик свой прежний,— вновь отброшу
Теперешний отшельнический лик
И растопчу свой замысел высокий?
Хотя бы было Небо мне дано,
Не мог бы это я свершить,— ужели ж
К тому меня земной подвигнет дом!
Неведенье отверг я, страсть отверг я,—
Так что ж, опять их яствами избрать?
Желать опять — свою блевоту видеть?
Такой позор не мог бы я снести.
Пожар, и дом горит, хозяин вышел,
Из пламени сумел он ускользнуть,—
Войдет ли он опять в свой дом горящий?
Войдет,— так он к ничтожеству причтен,
Ища покоя, все ж стремиться к царству —
Противоречья разные то два:
Спасение и царственность — враждебны,
Покой — движенье, пламя — и вода,
Соединить их вместе — невозможно.
Приманку связи я содвинул прочь,
Прямое применил при этом средство,
Оставил дом,— зачем же я вернусь?»
Советник, мысля, про себя промолвил:
«Царевич мыслит правильно сейчас,
Приятно к добродетели склонен он
И мысль вложил в разумные слова».
И, обратясь к царевичу, он молвил:
«Как царственно изволил ты изречь,
Кто хочет в правой вере укрепиться,
Ее он должен правильно искать.
А час твой — он не этот час текущий.
На убыли твой царственный отец,
В преклонности он думает о сыне,
К печали прибавляется печаль.
Ты говоришь: «В освобожденьи — радость.
Возврат есть отреченье от себя».
Не в мудрости твоя возникла радость,
И нет в том размышленьи глубины.
Плода ты ищешь, а того не видишь,
Что долг текущий должен быть свершен.
Иные говорят: «Тот свет», «Есть После».
Твердят другие: «После — ничего».
Итак, пока вопрос висит вопросом,
Зачем восторг текущий отвергать?
Коль есть «Тот свет», коль «После» есть,
должны мы
Взять все, что это «После» нам несет.
Коль скажешь ты: «Не существует «После»,
Освобожденья, значит, нет тогда.
Коль скажешь ты, что «После» существует,
Не скажешь ты: «Причины избеги».
Земля тверда, огонь горяч, вода же
Сыра, а ветер движется всегда,—
«Тот свет» — таков же, «После» — в том же строе,
Отличная природа у него.
Раз говорим о чистом и нечистом,
Нечистое и чистое идет
Из собственной природы той отличной.
Коль скажешь: «Мыслью это устраню»,—
Такая мысль как довод есть безумье.
Основа чувств как чувств предрешена,
Все корни, по природе, изначальны.
И память и забвение — суть два,
Природа их отчетлива в рисунке.
Преклонный возраст, смерть, болезнь, печаль,—
Кто воинской уловкой их избегнет?
Коль скажешь ты: «Вода зальет огонь»,
Иль: «Воду вскипятив, огонь потухнет»,—
Различность их природ лишь утвердишь,
Природа в строе — создает живое.
Так человек, раз в чреве он зачат,
Весь — руки, ноги, все иные части,
И ум его, и дух его,— растет,
Но кто же он, кто это совершает?
Кто он, кто заостряет цепкий терн?
В самодозоре, то природа снова.
Различные возьми ряды зверей,
Что есть, то есть, им быть такими должно.
Неборожденных, вновь, коснись существ,
Владычествует ими Самобытный,
У них же самоцельных нет путей.
Когда б они могли создать причинно
Рожденье, смерть могли бы проверять.
К чему ж тогда искать освобожденья?
Иные говорят, что это «Я»
Причина есть рожденья, а другие
Твердят, что «Я» — причина смерти есть.
Иные утверждают, что рожденье
Идет из ничего и гибнем мы,
Не выполняя замысла кончиной.
Родится так счастливое дитя,
В семье, что благородна и богата,
Завещанному учится, растет,
Великие Богам приносит жертвы,
И имя знаменитое его
Является как путь освобожденья,
В том имени идет к нам ценный клад.
Но, если так, сколь тщетно и бесплодно
Освобожденья все ж еще искать.
Ты вольности возжаждал, ты желаешь
Свой замысел высокий совершить,
А твой отец тем временем тоскует,
И ты едва вступил на. этот путь,—
Не будет зла, коли домой вернуться.
Царь Амбариша, в оны времена,
В печальном лесе долгое жил время,
Оставивши всю царскую родню,
И вновь пришел, и царствовал он снова.
И Рама, царский сын, родимый край
Покинувши, ушел в глухие горы,
Но, услыхав разлучности упрек,
Вернулся и страной разумно правил.
Царь Друма был, ушли отец и сын,
Отшельниками были и блуждали,
В конце концов вернулися назад.
Еще мне говорить ли о Васите?
Атрейю называть ли? Эти все
Достойные, отмеченные древле,
Ушли, пришли, как звезды, свет струить,
Светильники прекрасные для мира.
Пустыню гор оставить — и царить
Благоговейно — нет в том преступленья».
Царевич, слыша добрые слова,
Храня в душе свой закрепленный довод,
Слова любя, не расточая слов,
Не споря по примеру школ различных,
Советнику спокойно отвечал:
«Быть и не быть — то трудные понятья,
Вопрос о бытии, небытии —
Напрасен он, сомнительность лишь множит,
Недостоверность шаткого ума.
Наклонности беседовать об этом —
