И, с бритой головою,
Монашеский покров
Надел он, и вошел он
В дающий муку лес».
Услышав, что царевич
Отшельник стал теперь,
Кругом все дивовались,
Изведав странность дум.
И тяжело вздыхали,
И плакали они,
И так один другого,
Дивяся, вопрошал:
«Что целесообразно
Нам ныне предпринять?»
И сразу все вскричали:
«Мы поспешим за ним.
Телесная основа
Ослабнет у кого,—
Весь остов умирает,
И отлетает дух.
Так наша жизнь — царевич,
И наша жизнь ушла,—
Как это пережить нам
И как нам дальше жить?
Сей город, что прекрасен
Среди своих холмов,
Сии леса и рощи
На городских холмах,—
Все прелести лишилось,
И опустело все,
Как будто это мертвый,
И точно это труп».
И, тщетно ожидая,
Что он вернется к ним,
Спешили на распутья
И ждали у дорог.
Не знали, что царевич,
Потерян или жив,
И всячески скорбели,
И стон стоял кругом.
«Смотрите! — говорили,—
Как Чандака идет,
Как медленно идет с ним
И белогривый конь.
Царевич, верно, умер,
Царевича уж нет».
К печали прибавлялась
В сердцах еще печаль.
И Чандака, как пленный,
Влекомый пред царя,
Вошел в дворец — с глазами,
Ослепшими от слез.
Тогда, взглянув на Небо,
Он громко восстонал,
Заржал и белогривый,
Услышать — скорбь одна.
Все кони на конюшнях,
Все птйцы, звери все,
Услышав это ржанье,
Ответили ему.
Все думали: «Царевич
Вернулся во дворец».
Царевича не видя,
Сдержали возглас свой.
И женщины, что ждали
Там сзади во дворце,
Услыша эти ржанья
И крик зверей и птиц,—
Болезненные тени,
Приподняли тела,
Без всяких чарований,
Как звездочки во мгле.
Их волосы — все сбиты,
Их лица — желтый цвет,
Иссохли рты и губы,
Нечисты их тела,
Нечисты и немыты,
Нет силы для прикрас,
Разорваны одежды,
Веселья в лицах нет,—
Разбойник так бывает
Запачкан, загрязнен.
Вон Чандака, он плачет,
Вон конь, и он в слезах,
А жданный, а желанный
Сокрылся, не пришел.
И поднялось рыданье,
Вознесся дружный вопль,—
Так плачут об умершем.
Металися они,
Как стадо, потерявших,
В грозу свой путь, быков.
Праджапати Готами,
Услыша о беде,
Без чувств упала наземь,
Как сломанная вся.
Так вихрем сумасшедшим
Крушится вдруг платан
И падает на землю
Всей золотой листвой.
И снова, услыхавши,—
Отшельник сын ее,—
Вздыхала безутешно
И думала она:
«Увы, что эти кудри,
Где каждый волос — луч,
И вольный и блестящий
Иль связанный в венец,—
Увы, что эти кудри
Обрезаны теперь,
Нисброшена корона,
Повержена в траву!
Покатые те плечи,
Походка — поступь льва!
Сверкающие очи,
Как у царя быков!
Сияющее тело,
Как золотой отлив!
И этот голос Брамы,
И эта сила-грудь!
Достоинства такие
Имея, ты ушел
И в лес вступил, который
Дает печаль и скорбь.
Для мира что ж осталось,
Когда потерян им
Такой, средь всех единый,
Святой и добрый царь?
Подумать, эти ноги,
Что нежной белизной
И гибкостью подобны
Лилейному цветку,
Ступать по камню будут,
По терниям, шипам!
О, как это возможно
Им будет так ступать?
Воспитан и воскормлен
В сохранности дворца,
Омыт водой душистой,
В тончайшее одет,
Избранность ароматов
Приявши телом всем,—
А ныне в стуже ветра,
В сырой ночной росе!
Он где же зябким утром
Найдет себе покой?
Где отдых он отыщет
В полдневный жаркий зной?
О, цвет среди родимых,
Прибежище для всех,
Отыскиваем всюду
И всеми вознесен,—
Зачем неосторожно
Ты сделал так, что вот
Забрезжит день — и должен
Ты попросить поесть?
На ложе на царевом
Привыкший почивать,
В часы, когда не спал ты,
Лишь знавший блеск услад,—
Как вынесешь пустыню
И горы и леса,
Как будешь возлежать ты
На той траве сырой!»
Так думая о сыне,
Сидела на земле.
И женщины из свиты
Приподняли ее
И слезы осушали
На горестном лице.
Другие же, тоскуя,
Печали предались,
Недвижные от скорби,
Со скованным умом,
Как будто на картине
Сидели так они.
Ясодхара грустила,
Так Чандаку браня:
«Он где ж теперь, он где же,
Кто здесь в уме всегда?
Ушли вы вместе, двое,
При вас был третий, конь,—
Один с конем вернулся
Лишь ты, а где же он?
Все сердце износилось
0т, боли и тоски,
Тревога в нем и мысли,
Нет отдыха ему.
Обманчивый товарищ!
Неверный человек!
Лихой кователь злого!
Усмешка под слезой!
Изменник ты, изменник,
Как уходил, был с ним
И без него вернулся,
То был коварный план.
Ты только друг по виду,
В душе ты злейший враг!
Являешь свет и нежность,
Затаивая тьму!
И ныне дом весь царский
Так сразу сокрушен,
И царственные эти
Здесь женщины скорбят!
И их печаль безмерна,
Тускнеет красота,
Загрязнены их лица,
Их щеки — путь скорбей!
Когда б царица Майя
Была теперь жива,
На нем одном покоясь,
Как горы на земле,—
Узнавши, что случилось,
Она бы умерла.
Какой удел печальный
И как его снести!»
С конем заговоривши,
Промолвила она:
«И ты, несправедливей!
Как может это быть,
Чтоб, взяв его, увез ты,—
Как вор во тьме ночной,
Жемчужину похитив,
Бежит проворно с ней!
Когда скакал ты в битвах,
Ни стрелы, ни мечи
Тебя не устрашали,
Ни быстрый свист копья!
Теперь же, как преступен
И ветреней твой нрав,
Мою похитил душу,
Ценнейший самоцвет!
О, ты не конь, ты только
Ползучая змея,
И я тебе не верю,
Когда ты так скорбишь!
Теперь ты ржешь печально,
И всюду этот вопль;
Как милого украл ты,
Зачем же ты не ржал?
Когда б тогда заржал ты
И все бы во дворце
Проснулись,— этой скорби
Не знали б мы теперь».
И Чандака, услышав
Те горькие слова,
Вобрал в себя дыханье,
Собой он овладел,
С лица отер он слезы
И, руки сжав, сказал:
«Молю тебя, послушай,
Дай оправдаться мне,
Да не войдем в опалу
Ни я, ни белый конь.
Не порицай, прошу, нас,
Не гневайся на нас,
Вины мы не свершали,
Велели Боги так.
Почтительно хранил я
Веление царя,
Но Боги устремили
Его на путь пустынь,
И ревностно погнали
Они вперед коня.
С дыханием притихшим
Он мчался на крылах,
Едва земли касаясь,
Беззвучно он летел!
Ворота городские
Открылись перед ним!
Пространство было в светах,
Озарено собой!
То Боги совершили.
И что бы значил я?
И что моя ecть сила
В сравненьи с силой их?»
Ясодхара, услыша
Правдивые слова,
Почувствовала в сердце
Особенную мысль.
Что Боги совершают,
Свершение есть их,
Того вменить другому
Никак нельзя в вину.
И, гневные упреки
В себе сдержав, она
Дозволила печали
Великой — тлеть и тлеть.
Так на земле простершись,
Невнятно про себя
Слова печальных жалоб
Твердила между слез:
«Две птички были рядом,
Два голубя вдвоем,—
Зачем же разделять их
И как им розно быть!
Ушла моя опора,
Моей поддержки нет!
Молясь, два были вместе,
Разлука между них!
Что слитно, разделилось,
И как мне жить теперь?
И где того искать мне,
Что было столь мое?
В дни оны властелины
Любили с свитой быть,
И с женами искали
Премудрости они.
В их обществе бродили
По долам и лесам,
А ныне он оставил,
Покинул он меня!
Тот, кто приносит жертву,
Устав Браминский чтя,
Он хочет, чтобы с мужем
Жена была одно,—
Вдвоем да совершают
Служение они,
И оба да получат
Награду в должный час.
А ты скупой, царевич,
В служении своем!
Блуждать один пошел ты,
Меня прогнал ты прочь!
Меня когда ревнивой
Ты, что ли, увидал,
Что так оборотился
Ты сердцем на меня?
Тех ищешь, кто тебя уж
Не будет ревновать?
Иль мной ты утомился,
Небесной жаждешь ты?
Но кто прекрасен в личном
Изяществе своем,
Зачем же умерщвленья
