Как может тот, в ком бьется сердце,
Не тосковать и не скорбеть!
Руда златая под чеканом
Быть может сломана порой,—
Так как же с сердцем, если сердце
Печали тяжко пригнетут!
Царевич был в дворце сохранен,
Он был как чадо между нянь,—
Как быть ему в лесу дремучем
И истязанья выносить?
Когда коня седлать велел мне,
Я был мучительно смущен,
Но силы Неба мне внушили,
Что должен я послушным быть.
А ты, царевич, так решаясь
Дворец оставить верный свой,
Каким намереньем влеком ты
И чьим покорствуешь словам?
Скорбит народ Капилавасту,
Объята скорбью вся страна,
Отец твой, помнящий про сына,
Ведь он не молод уж теперь,
Его оставить — дурно это.
Коль кто не чтит отца и мать
И дом родимый покидает,—
Одобрить это можно ль нам?
Ты был беспомощным ребенком,
Готами грудь тебе дала
И молоком тебя кормила,—
К ней обращаться ли спиной?
Среди семей достопочтенных,
Где добродетельная мать,
Возможен ли такой поступок
И одобрителен ли он?
Дитя Ясодхары, что будет
От года к году созревать,
Оно так не уйдет из дома
И не покинет мать свою.
Но, если ты семью покинул
И от царя-отца ушел,
Не прогоняй меня отсюда,
Ты мой хозяин, я слуга.
С тобой моим я связан сердцем
Как жар — с кипящею водой,—
Как без тебя могу вернуться,
Тебя оставив меж пустынь?
Как во дворец прийти к царю мне,
Как буду я ответ держать?
Как отвечать мне на упреки
Всех обитателей дворца?
И как описывать тебя мне?
Отшельник телом искажен.
Я полон страха, я робею,
Слов подходящих не найду.
Кто в целом царстве мне поверит?
Коли скажу, что жжет Луна,
Скорей поверят, чем что может
Царевич — жестко поступать.
Утончен сердцем он и нежен,
В нем к людям — жалость и любовь,
А бросить тех, кто был любимым,
Не постоянный в этом дух.
Вернись домой, вернись, молю я,
Свое томление смири».
И слушал Чандаку царевич,
И пожалел его печаль.
Но сердцем был он тверд в решеньи,
И так ему он отвечал:
«Зачем такая боль разлуки,
Зачем она из-за меня?
Все существа, путем различным,
О постоянстве говоря,
Явить хотят свое влиянье,
Чтоб не покинул я родных.
Когда ж умру и стану тенью,
Тогда — как смогут удержать?
Я был во чреве у родимой,
И родила она меня —
И умерла,— вскормить родного
Судьбой ей не было дано.
Одна жива, мертва другая,
Где разность встретится дорог?
Как в чаще леса, на деревьях,
Все птички — по две в темноте,
Придет заря — и разлетелись,
Так все разлуки в мире здесь.
Встают высоко в небе тучки,
Как сонмы островерхих гор,
Но вмиг опять они разъяты,—
Так с человеком человек.
Начально это заблужденье,
Любовь и общность меж людей,
Все, как мечта — за сном, растает,
Не называй же имена.
Коли весенние листочки
Спадают осенью с ветвей,
Здесь часть от целого отходит,—
Так как же в обществе людском?
Меж сочетанных человеков
Еще сильней явленье то.
Оставь же горесть и упреки,
Послушен будь, вернись домой.
Лишь твой возврат — мое спасенье,
Быть может, так вернусь и я.
Узнав, что тверд своим я сердцем,
Не будут думать обо мне.
Но ты слова мои поведай:
«Коли пройду я океан,
Пучину смерти и рожденья,
Тогда опять приду назад.
Но я решился непреклонно,
Коль не найду — чего ищу,
Мой прах развеется по ветру,
Среди безлюдья и пустынь».
И белый конь, его услыша,
Когда сказал он те слова,
Пал на колени пред высоким,
И ноги он ему лизал,
И плакал грустными очами,
И испускал глубокий вздох,—
Царевич нежною рукою
Его по темени ласкал.
И молвил белому коню он:
«Товарищ верный, не скорби,
Хоть я грущу, скакун мой быстрый,
Так расставаяся с тобой.
Твоя окончилась заслуга,
И доблесть ты явил сполна,
Надолго отдых ты узнаешь
От мук рождения теперь.
И вот сейчас твоя награда,
Каменья ценные возьми
И этот меч, что искры мечет,
И вслед за Чандакой ступай».
Горящий как драконье око,
Царевич вынул острый меч,
И узел он волос им срезал,
В котором яркий яхонт рдел.
Он бросил волосы в пространство,
Они взошли на небосвод
И плыли там в провалах света,
Как крылья феникса плывут.
И там, где тридесять три бога,
Схватили духи Света их,
И, завладевши волосами,
Они вернулись в небеса.
Свершители благоговений,
Они свершают их вдвойне,
Владея тем венцом лучистым,
Покуда Правый жив Закон.
Царевич царственный подумал:
«Моя краса теперь ушла,
Освободиться только нужно
От этих шелковых одежд».
Узнав, о чем царевич мыслит,
Тут Дэва Чистой высоты
Взял лук, за пояс вставил стрелы
И вмиг охотником предстал.
На нем покров был темноцветный,
И так к царевичу он шел,
Царевич видел цвет покрова,
Смотрел на этот цвет земли
И думал — он Подходит к Риши,
Нейдет к охотнику совсем.
Его к себе он подзывает
И мягко говорит ему:
«Как будто бы он не был темным,
Мне приглянулся твой покров,
Дай мне, прошу, твою одежду,
А я в обмен отдам свою».
«Хоть мне нужна моя одежда,
Чтоб дичь не видела меня,—
Тот молвил,— но тебе в угоду,
Отдам ее в промен твоей».
Охотник, взяв наряд роскошный,
Вновь принял свой небесный лик,—
Царевич с Чандакой, то видя,
Мысль редкостную ощутил:
«Покров тот — не покров обычный,
Не человек мирской был в нем».
И был возрадован царевич,
Смотря на этот темный цвет.
Потом, как туча, что нависла
И окружила лик Луны,
На миг застывшим глянув взглядом,
Он в грот отшельника вступил.
Не отрываясь зорким взором,
Печально Чандака глядел,
И вот ушел, исчезло тело,
Его уж больше не видать.
«Мой господин и мой хозяин
Теперь покинул отчий дом,—
Вскричал он горестно,— покинул
Любимых, кровных, и меня.
Он в цвет земли теперь оделся,
Вошел в мучительный он лес».
Воздевши руки, так скорбел он
И в скорби двигаться не мог.
И наконец, руками взявшись
За шею белого коня,
Пошел вперед он, спотыкаясь,
И, медля, все смотрел назад.
И тело шло своей дорогой,
А сердце шло своим путем,
И в мыслях так он забывался
И потуплял свой взор к земле,
И упадающие веки
Он снова к небу поднимал,
Вставал, упав, и снова падал,
И плакал, и домой так шел.
Когда царевич, с Чандакой расставшись,
В жилище Риши мудрого вступил,
Весь лес он озарил, сияя телом,
Он в Месте Пыток ярко воссиял.
Он одарен был всяким совершенством,
И совершенства отразили свет.
Как царь зверей, могучий лев, когда он
В толпу зверей властительно войдет,
Из их умов обычность мыслей гонит,
И каждый видит подлинно себя,—
Так эти Риши тотчас все собрались,
И, увидав, что чудо между них,
Испытывали радость вместе с страхом,
И, руки сжав, глядели на него,
Кто что держал в руке, не выпуская,
И, вмиг застыв, смотрел перед собой.
Павлины и другие птицы, с криком,
Явили чувство хлопаньем крыла.
Отшельники оленьего устава,
Что всюду за оленями идут
Среди прогалин горных, наблюдая
Согласно с ними образ жизни свой,
Увидевши царевича, смотрели
Блестящими глазами на него.
Один другому говорил, дивяся:
«Один он из восьми Великих Дэв»,
Другие говорили: «Звездный Гений»,
И третьи говорили: «Мара он,
Великий искуситель», и другие
Сказали: «Сурья-Дэва, Солнце-Дух».
Царевич обратил, привет приявши,
К Отшельникам почтительный ответ,
И вопросил он старшего меж ними,
Каков есть верной веры правый путь.
И отвечал ему рожденный дважды,
Все трудности устава изъяснил.
Одни едят — не то, что есть в селеньях,
А только то, что в чистой есть воде;
Другие — только ветки молодые,
Плоды, цветы и корни, что в земле;
Одни живут как птицы, и как птицы,
Что словят, то и служит пищей им;
Другие щиплют травы, как олени;
Иные только воздухом живут,
Как змеи; а иные просят пищу
И отдают, остатки лишь едя;
Иные лишь едят двумя зубами,
Пока не будет ран у них во рту;
На голову иные принимают
По капле воду; служат и огнем;
