В воде живут иные, словно рыбы;
Отшельники в лесу есть видов всех,
Они идут дорогой истязаний,
Чтобы в конце родиться в Небесах.
Царь человеков, мастер превосходный,
О всех услышав способах тягот
И в них совсем зерна не видя правды,
Отрады в сердце он не ощутил.
Задумавшись, глядел он с состраданьем,
В согласьи с сердцем рот его сказал:
«Поистине, подобные страданья
Прискорбно видеть,— и притом их цель
Людская иль небесная награда.
В возвратности рождений и смертей,
Как много вы выносите мучений,
Как скудно награждение у вас!
С друзьями расставанье, отреченье
От положений тех, где был почет.
Ваш внешний лик, разрушенный чрез вас же,
Чрез пытку многократную ваш путь,—
И это все лишь с тем, чтоб вновь — рожденье,
Продленье пятикратного «Хочу»,
Через страданье — ищете страданья,
Рожденье — смерть и вновь с рожденьем — смерть.
Бояся боли, длите пребыванье
В пучине боли, в море вечных мук,
Бежите одного разряда жизни,
Чтобы другой немедленно создать.
Кто делом восстает на здравый разум,
Тот в сердце как бы корчами стеснен,
Телесное есть лишь причина смерти,
Исходит сила только из ума.
Коль ум из поведенья удалим мы,
Телесное деянье есть лишь гниль,
Так должно упорядочить нам разум,
И тело будет правильно идти.
Есть чистое, то в набожном заслуга,
Вы говорите: если это так,
И звери, что питаются травою,
Знать, в набожном заслугу совершат.
Страдать, вы говорите, есть заслуга
Дальнейшая, когда ты сердцем добр;
Так почему же те, кто не страдает,
Не могут сердца доброго иметь?
И если исступленные все эти,
Живя в воде, лишь чисты потому,—
И тот, кто духом зол, вступая в воду,
Он тоже, значит, будет чист и свят?
Коль праведность — основа чистой жизни,
Такое обиталище есть зло:
Что праведно, должно быть очевидно,
Его не прятать нужно, а являть».
Так о вопросах веры рассуждая,
Заката Солнца дождались они.
Огнепоклонства видел он обряды,
Как чистый пламень в дереве сверлят,
И как его обрядно раздувают
И возлиянья делают из масл,
И слышал, как поют притом молитвы,
А Солнце между тей совсем зашло.
Смысл надлежащий в этом не увидев,
Царевич восхотел от них уйти.
Отшельники же все вокруг собрались
И умоляли, чтоб остался он.
«Пришел сюда из мест ты нечестивых,
В наш лес, где вера правая цветет,
И вот уже уйти от нас желаешь,
Итак, тебя мы просим, подожди».
Все старые отшельники, что были
В одежде из коры и чьи власы
Лохматы и запутанны торчали,
Просили Бодгисаттву: «Подожди».
Увидя этих возрастом преклонных,
Под древом Бодгисаттва подождал,
И юные и старые сошлися
И, окружив его, просили так:
«Придя сюда нежданно, в эти рощи,
Исполненные всяческих прикрас,
Зачем теперь уходишь ты отсюда,
Чтоб совершенство меж пустынь искать?
Как человек, что любит долголетье,
Не хочет тело отпустить свое,
Так мы теперь тебя остаться просим,
И не хотим отсюда отпускать.
И Риши, и Брамины постоянно
Здесь пребывали, набожность блюдя,
Небесные и царственные Риши
Здесь в этих самых медлили лесах.
Места, что возле снежных гор ютятся,
Где каются — кто кровию высок,
Сравниться с этим те места не могут,
Отсюда все взошли на Небеса.
Коль нас ты усмотрел как нерадивых,
В нас видишь не довольно чистоты,
Так мы должны тогда уйти отсюда,
А ты останься и почти сей лес».
И молвил Бодгисаттва, и ответил:
«Ищу пути я правого спастись,
Хочу разрушить все влиянья мира,
У вас же всех — пресильные сердца.
К вам всем исполнен я благожеланья,
Приятная беседа всем мила,
Вас слыша, я окреп в благоговеньи.
И вы ко мне с почтеньем отнеслись.
Но вынужден я ныне удалиться,
И сердце оттого весьма скорбит,
Оставил я своих родных и кровных,
А ныне с вами разлучаться мне.
Боль расставанья с теми, кто содруг твой,
Терзание разлуки — велико,
Не может не скорбеть мой дух при этом,
Как недостатки должен видеть он.
Но вы, терпя страдания, хотите
Отраду знать рожденья в Небесах,—
А я хочу от Трех Миров спастися,
Что ум отверг, отбросить должен я.
Закон, что вы свершаете здесь жизнью,
Наследство прежних есть учителей,—
Я ж накопленья все хочу разрушить,
Закона не такого я ищу.
Подобного Закон мой не допустит.
И потому я медлить не могу,
И в роще мне не должно оставаться,
Чтоб бесполезный продолжать здесь спор».
Отшельники, услыша Бодгисаттву,
Всей правдой полновесные слова,
В основах превосходство разделений,
Почтением исполнились в сердцах.
В то время был там некий Брамачарин,
Который постоянно спал в пыли,
С запутанными был он волосами,
Одет он был в древесную кору,
Глаза его от гноя пожелтели,
Он полность истязаний проходил,
Тем, что зовется там «высокость носа»,—
Поднявши нос, на Солнце он глядел.
Он к Бодгисаттве с словом обратился:
«Ты, сильный волей, мудростью маяк,
Решивший выйти из границ рожденья
И знающий, что в этом лишь — покой,
Не жаждущий небесных благодатей,
Хотящий плотский лик разбить в веках,
Поистине чудесен ты по виду,
Как ты один такой имеешь ум.
Осуществляя жертвы пред Богами
И умерщвленья плоти проходя,
Готовим мы небесное рожденье,
Без смерти себялюбного «Хочу».
В том замысел еще себялюбивый,
Предельного ж спасения искать,
То — истинный учитель замышляет,
То — мастер просветленный восхотел.
Тебе — не подходящее здесь место,
Твой путь — на гору Пандаву идти,
Туда, где жив мудрец великий, Муни,
Арада Рама — имя есть его.
Лишь он увидел цель благоговений,
Закона око, правую мету.
Ступай же в место, где он пребывает,
И слушай, как толкует он Закон.
Научишься свершать его веленья
И в сердце возликуешь ты весьма.
Что до меня, твое решенье видя
И за покой свой собственный страшась,
Еще однажды должен отпустить я
Учеников, что следуют за мной,
Искать других и голову прямее
Еще держать, глядеть во все глаза,
Смочить свой рот, свои очистить зубы,
Покрывши плечи, лик мой озарить
И сделать мой язык подвижно-гладким.
Амриты так испив, росы живой,
Что ты даешь в кринице лучезарной,
Пучин неисследимых я бегу.
Ничто с тем во вселенной не сравнимо,
Не знали Старцы, Риши,— узрю я».
Услышав это слово, Бодгисаттва
Сообщества Отшельников ушел,
Они же, вкруг него ступая вправо,
Вернулись все на прежние места.
И Чандака скорбящий
Дорогой вел коня,
И шел, и горько плакал,
Души не облегчить.
С царевичем был ночью,
Отослан он теперь,
Приказано вернуться,
Держать домой свой путь.
Когда вокруг сомкнулась
Ночная темнота,
Он в духе колебался,
Решиться он не мог.
На день восьмой он прибыл
До города, и конь,
Скакун тот благородный,
Отлично поспешал.
Но, быстроту являя,
Вокруг себя смотрел,
Сомнительно искал он:
Царевич, где же он?
И ноги утомились,
Сгибаясь от труда,
И голова и грива
Утратили свой блеск.
Со скорбью в звуке ржанья,
Ни ночью он, ни днем
Не захотел напиться
Или травы поесть.
И вот Капилавасту,
Печальная страна,
Весь край — опустошенный,
Как брошенный лежал.
Как будто бы селенье,
Где жителей уж нет,
Иль мир, когда сокрылся
Лик Солнца за горой.
Не били водометы
Прозрачною струей,
Все цветики-цветочки
Повяли на стеблях.
Померкли на деревьях
Златистые плоды,
Иссохли и опали,
И вот их больше нет.
Потеряны в печали,
На улицах везде
Мужчины тосковали,
И женщины при них.
Так Чандака, неспешно,
И с ним тот белый конь,
Шли молча, как проходят
Во время похорон.
Царевича не видя,
Лишь Чандаку с конем,
Скорбел народ и плакал,
И голос был в толпе:
«Царевич, сладость мира,
Народа верный друг,—
Куда его ты спрятал,
Где ныне он живет?»
И Чандака, печалясь,
Народу отвечал:
«Вослед я за любимым
Пошел, его любя.
Не я его оставил,
Он отослал меня.
Обычные одежды
Все сбросил он с себя,
И, с бритой головою,
