даже помнил много древних стихов. Но писать стихи, да еще соревноваться с прославленными поэтами и знаменитыми учеными санги [74], — об этом он и мечтать не дерзал. Но когда он, по своему обыкновению, пришел в храм поклониться лотосоподобным стопам Сомасундарана, перед статуей лежал пальмовый лист. На нем божественным почерком были начертаны пять строк — владыка посылал их любящему его: пусть бедный брахман этим маленьким стихотворением победит гордых и образованных членов санги и приобретет славу и богатство.
Вот это стихотворение:
О милая пчелка с крылышками прозрачными,
знаток и ценитель цветов ароматных!
Скажи мне без лести, скажи мне, как чувствуешь,
как знаешь:
Есть ли на свете целом цветок, чье благоуханье
Могло бы сравниться с ароматом чудесным волос
Той женщины жемчужнозубой, с которой я нежностью
связан и привычкою давней?… [75]
Бережно спрятав драгоценный лист, Дхарми, радостный, преисполненный надежд, в тот же день отправился во дворец и через телохранителя передал Пандию свое стихотворение. Царь прочел изящное пятистишие и остался им очень доволен, ибо в тайне хотел, чтобы аромат волос его юной жены был признан естественным. Однако, не желая нарушать традицию, он отослал стихотворение поэтам санги, дабы оно получило одобрение всеми признанных знатоков тамильской поэзии [76]. На следующее утро собрались у прозрачного водоема все лучшие поэты южной стороны — изощреннейшие стилисты, тонкие критики, хитроумные выдумщики. Долго обсуждали они стихотворение, много раз произнесли его и пропели, выискивая пороки в музыке стиха, вдумывались в отдельные слова, надеясь найти неточность в передаче мысли, — напрасно! Всем пришлось по вкусу пятистишие робкого брахмана, и он, в душе благодаря Шиву, уже готов был броситься к дворцу, чтобы поскорее отвязать мешочек с золотом. Но тут встал самый великий поэт того времени Наккирар. Все смолкли. Вот что он сказал:
— Я не согласен с вами, поэты, в оценке этих стихов. Их автор не заслуживает царской награды. Спору нет, слова хорошо подобраны, форма их сочетаний красива и соответствует канонам. Однако сила поэзии не только в этом. Содержание стиха должно соответствовать действительности. Каждый знает, что естественный запах женских волос неприятен, что от женских волос пахнет жиром и потом. Аромат же им сообщают лишь благовонья и различные масла. Повторяю: этот человек владеет формой стиха, но не знает того, о чем пишет.
Все разом заговорили, заспорили, забегали взад-вперед. Одни продолжали настаивать на одобрении, другие заколебались, иные приняли сторону Наккирара. Поднялся такой шум, что члены собрания никого не слышали, кроме себя. А Дхарми, испуганный, ошеломленный, стоял в сторонке и не знал, что ему делать. Он только шептал:
— О Шива, любимый, неужели за твои стихи мне не получить обещанной награды?
И тут появился в собранье некто, кого раньше там не видели. Он был худ, невысокого роста, с полосами пепла на лбу, одет, как прочие поэты, — может быть, несколько беднее. Его лицо выражало бесконечную доброту и одновременно предельное высокомерие. Казалось, он, стоящий здесь, рядом со всеми, вместе с тем находится где-то далеко, недосягаемый ни для кого из присутствующих. Все замолчали. Он посмотрел на Наккирара, заговорил:
— Как ты думаешь, у женщин, которые зовутся падмини [77], чьи прекрасные тела подобны нежным цветам лотоса, — у них волосы тоже не обладают от природы приятным запахом?
— Нет, не обладают.
— Ну, а волосы богинь и небесных дев?
— Нет, не обладают.
— Ты — шиваит?
— Да.
— А у богини твоей [78] волосы тоже благоухают маслами и благовониями?
— Тоже.
Тогда вспыхнул на лбу у незнакомца третий глаз [79]. Задрожал Наккирир, только теперь понял он, кто перед ним.
— Ты видишь мой лобный глаз?
— Вижу.
— Ты узнал меня?
— Узнал.
— У супруги моей, Парвати, волосы испускают чудесный аромат сами собой, она обходится без благовоний.
— Нет, этого не может быть.
Шива направил луч своего лобного глаза в лицо поэту. Тяжко стало Наккирару, стало ему казаться, что сердце его горит. Он весь покрылся потом, начал задыхаться.
— Ну, а теперь что скажешь?
— О Шива, нестерпимо жжет меня твой взгляд. Мне страшно!
Поэт захрипел и, не удержавшись на краю водоема, упал в воду. Поэты санги столпились вокруг Шивы, пали в ноги ему, стали умолять, чтобы простил он дерзкого их собрата.
Шива простил… Он подал ему руку, вытащил из воды, сказал:
— Ладно, будь снова здесь, среди поэтов санги. Я люблю тебя по-прежнему, ты тоже люби меня.
И было так. Они любили друг друга по-прежнему — значит, спор их кончился полюбовно.
А Дхарми? Что ж, ему отдали его мешочек с золотом, и он женился.
III. ПОВЕСТЬ О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО НА СВЯЩЕННОЙ ГОРЕ КАЙЛАСЕ
Среди могучих Гималайских гор сверкает ярче чистого золота украшенная священным пеплом [80] гора Кайласа [81]; там обитает тот, кого познать ох как трудно! И поскольку жил там Шива, гора эта стала средоточием всего блага вселенной, обретенного в воздаяние за великий тапас [82], свершенный от века четырьмя ведами [83] и всеми тремя мирами [84]. Возвышается эта гора над вселенной, над всеми ее бесчисленными мирами и луной, как свежий белый цветок, сверкающий на кусте цветочном, что землей зовется.
На горе той повсюду
чудные звуки слышны,
Четырех вед великолепных журчанье
На торе той повсюду чудные звуки слышны,
Четырех вед великолепных журчанье
И пенье прелестное — небожителей всех услада,
И лютен звучанье, и рев весенний слонов
От страсти бешеных [85].
Окруженный гирляндой бессмертных, склонившихся перед ним в xoлодном небе, увенчанный гирляндой из бесчисленных миллионов драгоценных камней, украшенный гирляндой из золотых плодов священного дерева Кальпака [86], пребывал там Шива в гирлянде собравшихся вокруг него великих муни [87].
На склонах этой горы танцевали небесные танцовщицы; с веселым журчаньем струились там прозрачные ручьи. Там предводитель богов — Пурандара [88] и боги все, наделенные даром любви [89], молитвенно воздев цветы рук своих, прославляли Шиву [90]. А он, владетель храмовой башни [91], — этого первого великого оплота любви, он, повелитель наш, бык Нанди [92], храма [93] господин, высший из богов, властитель великий — он там свой танец танцевал.
В те времена на горе Кайласе пребывали многие украшенные священным пеплом отшельники, со знаком глаза на лбу [94],
