в нашем обычае казнить смертной казнью детей, стариков, женщин и брахманов, даже если они совершили тяжкое государственное преступленье. Убрать его! Прочь с моих глаз! Привязать его к дереву на самом солнцепеке на берегу реки! Пусть от жара пылает его тело и не сможет он освежить его в прохладной воде, что будет у самых ног его плескаться! Пусть, умирая от жестокой жажды, не сможет он напиться чистой, прозрачной влаги, брызги которой порою будут долетать до него!
Грубо схватили палачи Вадавурана и потащили к берегу Вайгай. Там, стоя под полуденными лучами, он шептал: «О великий волшебник, что шакалов обратил в коней! О Черногорлый, выпивший смертельный яд! [67] Верю, меня ты не оставишь!»
А жители столицы, наблюдая мученья опального министра, очень испугались: как бы несправедливость эта не обернулась для них новым бедствием каким…
6. О том, как носили песок на плотину
Увидал волшебник великий Шива пытку, которой Пандий подверг Вадавурана:
— А я-то уж собрался игру кончать. Прискучила мне бездарность партнеров. Сколько ни играй с ними конов — всякий раз играют будто впервые. Ну, а этот царь мадурский — не великий он человек! Проиграл, а проигрыш с другого выжать хочет! Что ж, поиграем с ним еще немного.
И повелел Шива небесному Гангу низвергнуться в реку Вайгай, что Мадуру омывает. Мгновенно переполнясь, бурля, клокоча, понеслась Вайгай, капризничая и своевольничая как девушка красивая, неистовствуя как бешеная слониха. Обрушилась на дамбы и набережные, затопила рисовые поля и милые сады окраин, стала подмывать дома предместья и к стенам старого города, к храма его и башням, пенясь, подкатила. Растерялся царь, бросился в храм Шивы, нанес охапки цветов ароматных, возжег куренья. Потом призвал своих советников и министров и так сказал им:
— За что все это? Разве я в чем провинился перед Шивой, или несправедливость совершил, или, царством правя, суд творил неправый? Нет, ничего дурного за собою не припомню я! Или, может быть, в одном из прошлых рождений погрешил я против Шивы? Отвечайте, что вы думаете об этом?
Низко склонившись, отвечали ему приближенные:
— Избавь от мук Вадавурана, освободи из темницы этого друга Шивы. Иначе река безжалостно весь город смоет.
Смягчился тогда Пандий и сделал, как они сказали. И любимый поэт Шивы простил его и стал волшебника великого просить, чтобы он ослабил поток, пощадил город.
Царь же, успокоившись немного, послал по городу глашатаев с приказом: «Чтобы все жители до единого, от мала до велика, явились к берегу бушующей реки с плетеными корзинами. Каждому будет отведен участок, куда следует нанести песка и щебня. Так новой дамбой будет укреплен берег и спасена столица!»
Толпами повалили горожане к реке, волоча на спине тяжелые корзины. А царские писцы участки уже размечали, чтоб ровно поделить для всех работу.
В то время жила в Мадуре одна старуха. В жалкой хижине жила она и добывала себе скудное пропитание тем, что пекла пресные лепешки и сбывала их на улице прохожим. Не было у нее ни детей, ни внуков, одна привязанность была к тому, кто тягался со знатоками поэзии в Мадуре [68] и волшебством своим, играя, превращал коней в шакалов.
Когда же повсюду стали рыскать царские надсмотрщики, зорко следя, чтоб никто не остался дома, старуха не знала, что ей делать. Побежала она в храм Шивы, пала ниц перед изваянием, слезами оросила божественные стопы:
— О Змееносец [69], о супруг женщины черной, которая с тобою вечно и тебя не оскверняет [70]! Скажи, что делать мне, несчастной? Если я не пойду таскать корзины с песком, надсмотрщики по приказу царя изобьют меня палками, а если я пойду таскать корзины с песком, кто вместо меня будет печь лепешки? Я и так едва перебиваюсь со дня на день. Умоляю тебя, помоги! Есть у меня одно несчастье — бедность! И счастье одно — любовь к тебе! Но лепешки-то кто вместо меня испечет? О, Шива, воплощенье небесной милости, помоги мне совершить на берегу реки мою работу!
— Ну что ж, — сказал игрок небесный, весело улыбаясь. — Видно, сегодня мне придется поработать вместо тебя.
И в тот же миг появился в храме работник, с изможденным лицом, в разорванной грязной одежде. Большая корзина за спиной, на плече — лопата. Плача от радости, сказала старуха:
— Ну, парень, ступай, поработай для меня, да как следует.
— Хорошо, — божественный землекоп отвечал, — но прежде заплати мне вперед за день.
— А вот поешь моих лепешек, вкусней еще не выпекал никто на свете, а вечером, когда товар продам, получишь деньгами, сколько должно.
— Я очень голоден, давай скорее.
Дала ему старуха горсть хрустящих лепешек, еще теплых, завернутых в грязную тряпку. Вмиг съел их работник чудесный.
— Ну, — говорит, — пошел я теперь к реке работать. Только очень прошу тебя, мать, дай-ка мне еще немного этих лепешек. Вкусны они, право.
Дала она ему еще немного, и отправились они к реке. Пришли. Повсюду люди носят песок и горою насыпают его вдоль берега. Сказал тогда новый работник:
— Ох, мать, нет счета добродетелям твоим: и меня ты любишь беззаветно, и лепешки славно у тебя выходят. Что ж, показывай, где твой участок.
И пошел работать, и как работать! Во все стороны песок летел фонтаном. Раз копнет — корзина уж полна, раз шагнет — и уж он на берегу и корзину высыпал. Поработает, пот с лица утрет, вынет лепешку из тряпицы, похрустит немного, прищелкнет языком, а то еще подмигнет старухе хитро — и снова за работу. Уж выросла возле него высокая насыпь, а он все бегает с корзиной взад-вперед, черный от пыли, и все приговаривает:
— Угодила ты мне старуха угощеньем! Лепешки твои не хуже мяса, которое некогда охотники лакомке великому в дар поднесли [71].
А глаза его так весело и озорно сверкают! И вдруг кверху он подпрыгнул и давай плясать по берегу реки, размахивая корзиной и лопатой. Старая торговка, чуть жива от страха, думала: «Что делать! Явится сейчас злой надсмотрщик, и такое тогда начнется!..»
Видя, как испугалась добрая старуха, сжалился божественный поденщик, снова стал прилежно носить песок на дамбу. Носил, носил, потом поглядел на старуху и говорит:
— Полно тебе, старая, здесь стоять да волноваться. Поди-ка лучше домой. Ничего не бойся: работу я скоро закончу.
Поплелась в город старуха, а носильщик несравненный, утомившись, как был, грязный и потный, растянулся под деревом, сладко зевнул, потянулся и заснул так крепко, что гром Индры [72] его
