их
Прошел еще день, но коней все не было. Вадавуран оставался у себя дома, волнуясь, ожидая, надеясь. Тем временем один из министров, человек сухой и подозрительный, к тому же в тайне ненавидевший Вадавурана и с нетерпеньем ждавший паденья царского любимца, явился к Ариямарттана Пандию, поклонился ему и сказал:
— Пребывай в благополучии и славе, о владыка! Я должен тебе сообщить нечто весьма важное. Тот, кто по твоему веленью должен был закупить боевых коней и для того был послан в Перунтурей, все твои сокровища и деньги отдал монахам и отшельникам. А когда ты послал гонцов, торопя его с возвращением, он просто солгал, чтобы спасти себе жизнь. Вернувшись, он солгал еще раз. Смотри, царь, он ловко тянет время. Но правда все равно выйдет наружу!
С трудом сдерживая закипающий гнев, Пандий шлет конного гонца в Перунтурей, велит ему гнать и гнать и, подробно все разузнав, тотчас же быть обратно. Гонец, измученный, вернулся в тот же день и донес, что ни в самом Перундурее, ни на дороге коней он не видел и ни от кого из встречных не слышал, что где-то поблизости гонят коней. Царь крикнул:
— Эй, кто там! Взять Вадавурана из дому! Эй, палачи! Пытать его до тех пор, пока не скажет, куда девал мои сокровища!
Опального министра, невзирая на высокую его касту, на глазах у всех горожан выволокли из дому и бросили в царский застенок.
— Отвечай, куда дел царские сокровища, что были даны тебе на покупку коней? Скорей, не то начнем пытку!
Он не отвечал.
На следующий день его связанного, с непокрытой головой выставили на палящее солнце. Долгие часы стоял он на каменной площадке весь обожженный, с красными глазами. Не чувствуя боли, полностью потеряв ощущение тела своего, он едва шептал сухими губами:
— Я знаю, ты не забыл обо мне, ты не забыл обо мне, я — твой, а кони придут, я знаю…
Он не переставал беззвучно произносить слова эти, когда с заходом солнца палачи увели его в застенок.
… В лесах и рощах земли тамильской жило тогда великое множество шакалов. По ночам голодный плач их или радостный вой — когда случалось им набрести на какую-нибудь падаль — можно было слышать и близ селений, и у стен больших городов.
А волшебник чудный Шива, что начал свою чудесную игру, когда впервые явился Вадавурану под деревом Курунду, теперь решил продолжить божественную забаву. Новому любимцу он пообещал, что кони придут в Мадуру? Что ж! Играя, развлекаясь, силой волшебства своего он превратил всех шакалов южного края в коней, а шакалов небесных, тех, что в мире богов по лесам рыщут, — в погонщиков. Сам же превратился в торговца лошадьми и впереди огромного табуна поскакал. «На первом коне, что, заржав, из пены волн морских возник…» [65] Вот так в миг единый безмерно возросло число участников божественной игры. Еще мгновенье — и море ржанья, ураган цоканья, вихрь щелканья бичей — все это покатилось по дороге из Перунтурея в Мадуру.
Ночь над Мадурой. Царь Пандий, звеня ножными браслетами, широкими шагами ходит взад-вперед по залам своего дворца. Ох, тяжко играть против того, кто никогда не проигрывает! Пандий сжимает рукоять сабли, шаг его быстрее и быстрее, мысль его все стремительней: «Нет, он виноват, виноват! Он не привел коней, он растратил все золото. И наказание, которому я подверг его, — не произвол, а справедливость…»
Но пред очами Пандия все стоит его любимый министр, его юный друг, его постоянный советчик — обожженный жестокими лучами полуденного солнца. Из-под едва приподнятых красных век он смотрит на царя и взгляд его говорит:
«Все дающий — кто? Все берущий — кто? Ты говоришь, я растратил, я не привел… Сокровища, кони, я, ты сам — все это тонкая пыль, устилающая арену вселенной, по которой танцует он…»
И тут некий шум вторгается в молчание спящего города, в немоту погруженного во тьму дворца. Шум ползет, заполняет окраины, превращается в гул, рев, грохот. Ржанье тысяч коней, цоканье тысяч копыт, щелканье сотен бичей, резкое гуденье труб, бой барабанов, возгласы и крики изумленных горожан, топот бесчисленных ног… Собственного голоса не слышно. Весь город высыпал на улицу.
Запыхавшись, вбегают телохранители:
— Царь! Кони прибыли! Их много, бесконечно много! Они великолепны! Никто не видал таких!
Одно слово царя, и Вадавуран сияющий, радостный покидает застенок. Царь осыпает его подарками, говорит, что отныне вечно, вечно будет верить ему…
И вот царь уже в паланкине. Его плечи украшены гирляндами цветов, испускающих аромат, крепкий и острый.
Скорей на площадь! Там уже все его советники, стража, поэты, конюшие. Река коней заливает широкую площадь. Впереди, в окружении погонщиков, восседая на коне столь прекрасном, что больно смотреть на него, — владелец всех этих неисчислимых табунов. Его тонкий стан опоясан ремнем из кожи змеиной, украшенным крупным жемчугом. За поясом кинжал дамасской стали. С его плеч, сильных и смуглых, свисала золотая цепь с зелеными и синими самоцветами. Ослепительно белый бурнус был одеяньем его. На бедрах — повязка из тончайшего шелка китайского. На голове — тюрбан, в руке — рукоять бича, что змеею у ног его вился. Лицо в сумерках раннего утра свет излучало. Было в этом хозяине каравана нечто такое, что не давало даже на мгновенье глаз от него отвести.
— Откуда он, этот торговец лошадьми? Откуда на земле могла появиться такая красота! — удивлялись горожане. Изумился повелитель Мадуры. Не мигая, не дыша, смотрел на него:
— Красотою такою несравненной может обладать разве только Брахма, Вишну или Шива!
Владелец бессчетных табунов молча, чуть улыбаясь, смотрел на повелителя Мадуры. Возле него столпились погонщики с обнаженными саблями и длинными копьями, наконечники которых ослепительно сверкали. Потом, едва головою кивнувши, божественный купец распорядился начать показ своего волшебного товара — пусть видны будут скакунов порода и стати все. Верные погонщики тотчас бросились к коням, вывели их на середину площади. О, чего только не выделывали там эти тонконогие арабские скакуны! С быстротой мысли носились по кругу, не задевая никого из толпы, танцевали, одновременно меняли ногу, взвивались вверх — и акробату впору оступиться. Весь город замер от восторга. Царь же, все более и более изумляясь, склонил милостиво главу свою, снял с руки тяжелый золотой перстень и надел его небесному наезднику на безымянный палец. Затем сбросил с плеч невиданно богатый плащ, золотою пряжей затканный, и протянул его владельцу коней. Тот одеянье царское на рукоять бича поддел и, смеясь, в сторону отбросил.
