102
В давние времена жил кавалер, служивший микадо Фукакуса. Был очень верен он и честен и сердца ветреного не имел. Но вот — по ошибке ли сердечной — только сблизился он с дамой, бывшей прислужницей у принца. И раз поутру сказал он ей:
«Сон, проведенный
этой ночью с тобою,—
так безутешен!
А теперь все сильней
безутешность растет…»[144]
Так сложив, ей послал. Вот противная песня!
В давние времена жила дама, без особенной причины монахинею ставшая. Внешности своей придала она вид надлежащий, но к вещам интерес все ж был у нее, и на праздник Камо она вышла посмотреть. И тут кавалер, стихи сложив, послал ей:
«Вот вижу я того,
кто, как рыбак,
на море…
и мнится: угостит
меня морской травой».[145]
В давние времена кавалер послал сказать: «Если ты так, то мне остается лишь умереть!» — на что дама:
«Если капли росы
исчезнуть хотят, пусть исчезнут!
Не исчезнут они, — всё ж не будет
того, кто б на нить их,
как жемчуг, нанизывать стал…»
Так сказала она, и у того, хоть и роптал на нее, все ж сильнее стала любовь.
В давние времена кавалер, посетив то место, где прогуливались принцы, на берегу реки Тацутагава —
«Потрясающе-стремительных
богов в век — и тогда
не слыхать, чтоб волны
— река Тацутагава —
окрашивались в пурпур!»[146]
В давние времена у одного не особенно благородного человека была в услужении женщина одна. В нее влюбился бывший в должности секретаря Фудзивара Тосиюки. Эта женщина по лицу и по всей наружности своей была красива, но молода еще была и в переписке неопытна, она не знала даже, что говорить, тем более стихотворений слагать не умела. Поэтому ее хозяин писал ей сам черновики и давал ей переписывать, — и тот, в приятном будучи заблуждении, восхищался ими. Раз тот кавалер сложил так:
«Тоскливо мечтаю,—
и в мечтаниях этих
„слез“ все полнеет „река“.
Один лишь рукав увлажняю,
свиданья же нет!»
В ответ на это, по обычаю, вместо дамы хозяин:
«Ну, и мелко же, если
только рукав увлажняешь!
Вот, если услышу: тебя самого
понесло уж теченьем —
поверю…»
Так сказал он, и кавалер, восхитившись этим, как бы ее, стихотворением, уложил его в шкатулочку для писем и всем носил показывать.
Он же, после того как с нею уже повстречался, послал такое ей письмо: «Собрался было я к тебе уж идти, как начался дождь, и с горестью взираю на эту помеху. Если б счастлив удел мой был, дождь не должен был бы идти!» Так он сказал, и, по обычаю, хозяин вместо дамы послал в ответ ему стихи такие:
«Любишь сильно
иль нет,—
спросить об этом трудно…
Но жизнь, что знает хорошо
все обо мне, льет еще пуще…»
Так сказал он, и тот, не успев даже взять дождевой плащ и шляпу, насквозь промокнув, второпях к ней прибежал.
В давние времена дама, ропща на сердце кавалера,—
«Подымется ветер — всегда
вздымаются волны, утес же —
всегда поверх их.
Рукаву ж моему — ни минуты,
чтоб высохнуть, нет…»[147]
Сказала… а кавалер, прослышав о том, что постоянно твердит она так,—
«В том поле, где так много
лягушек каждый вечер
плачет,—
вода все прибывает,
хоть и нет дождя».[148]
В давние времена кавалер своему другу, который потерял любимого человека, послал сказать:
«И вот быстротечней,
чем даже цветы,
она оказалась…
А кого из них — первым
нужно любить, думал ты?»[149]
В давние времена жила дама, с которой кавалер в сношениях тайных находился. И вот от нее пришли слова: «Сегодня в ночь ты снился мне во сне», — на что кавалер:
«То дух мой был,
что отделился
от любви избытка…
Увидишь поздней ночью
еще — завяжи!»[150]
В давние времена кавалер, как будто выражая свое соболезнование даме благородной, у которой умерла служанка, так сказал:
«В старину, быть может,
это и бывало, — я ж сегодня
узнал только: можно
любить того, ни разу
кого увидеть не пришлось».
В давние времена кавалер даме жестокой:
«Люблю тебя — не стану
вновь я говорить…
сама узнаешь, видя,
как твой исподний шнур
развязываться станет!»[151]
А та в ответ:
«Такого знака, чтобы
исподняя шнуровка
распускалась, — нет.
Уж лучше бы не прибегал
к таким намекам вовсе!»[152]
В давние времена кавалер даме, с ним бывшей в нежном союзе и теперь изменившейся, молвил:
«Дым, что разводит,
соль в Сума добывая, рыбак —
под ветра напором
склонился туда,
куда вовсе не думал!»
В давние времена кавалер, одиноким оставшись,—
«Чтоб забыть в этой жизни,
такой скоротечной,—
столь же короткой
душой обладать
тогда нужно!»
В давние времена, когда микадо Нинна приезд свой совершил в Сэрикава, еще не бывший слишком старым кавалер, хоть и знал, что ныне это не к лицу ему, но, так как раньше при этом был он, прислуживал микадо, как сокольничий.[153]
На поле своей охотничьей одежды, где фигура цапли изображена была, он надписал:
«Утеха старца то…
не осуждайте люди!
Охотничья одежда…
„Сегодня только!“ —
поет ведь цапля та…»[154]
Вид у государя был недовольный. Кавалер лишь о своем возрасте думал, а люди уже немолодые приняли, что ли, на свой счет.[155]
В давние времена в провинции Митиноку жили кавалер и дама. «В столицу отправляюсь», — сказал ей он. И эта дама, в печали сильной, хоть проводить его желала[156] и в местности, что зовут Миякодзима в Окинои, вином его угощая, сложила:
«Печальней, чем сжечь
в сильном пламени тело
свое, здесь расстаться
с тобой у самой
Миякодзима!»
Сказала она, и он, восхищенный, остался.[157]
В давние времена кавалер в скитаниях как-то дошел до провинции Митиноку. Оттуда в столицу, к той даме, которую любил, послал так сказать:
«Деревья на побережье
тех островков, что средь волн,
виднеются там…
Давно уж они предо мною,
за время разлуки с тобою!»
Сказать ей послал он, что во всем у него хорошо стало.[158]
В давние времена микадо свой выезд совершить изволил в Сумиёси:
«Даже я — и то долго
вижу тебя на берегах Сумиёси,
принцесса сосна![159]
А сколько веков уж всего
прошло за то время…»[160]
И божество само появиться соизволило:
«Не знаешь ты разве, что мы
в близкой дружбе с тобой?
Что с веков отдаленных — давно
уж как стал я
твой род охранять?»[161]
В давние времена кавалер, долго вестей о себе не давая, даме сказал: «Забвенья на сердце нет у меня. К тебе я приду», — на что дама:
«„Так много стало ныне
дерев, вокруг которых вьешься
ты, о жемчуг-плющ!“[162]
Слова „тебя не брошу“ —
не радостны уж мне…»
В давние времена дама, глядя на предметы, оставленные, как память, кавалером, что ветрен был,—
«Память твоя ныне[163]
врагом мне стала!
Не будь ее, — имела б
минуту я, когда
тебя забыть могла бы…»