и выглядело совершенно так же, как тогда.
Мы добрались до места уже в сумерках, сначала вошли в покои для омовений, а затем наконец вступили в пределы главного святилища. Людских голосов слышно не было, только устрашающий свист горных ветров. Я стала молиться и посреди молитвы задремала – во сне мне явился человек, который изрёк: «Из серединного зала пожаловали нам ароматный мускус. Скорее пойди и скажи им об этом» [94]. Я очень удивилась, и только когда сообразила, что это сон, подумала, что, может быть, он принесёт мне что-то хорошее, и всю ночь провела в молитвах. На следующий день опять был сильный снегопад, и я, чтобы развеять уныние, беседовала с сопровождавшей меня дамой, с которой мы сблизились ещё во время службы во дворце. Всего я провела там три дня, а затем вернулась.
На следующий год, двадцать пятого числа десятого месяца, объявлена была церемония высочайшего очищения по случаю Великого Благодарения [95], и об этом много шумели, а я уже начала поститься, чтобы идти на поклонение в храм Хасэ, и решила как раз в этот день покинуть столицу. Близкие говорили мне: «Такое можно увидеть лишь один раз за царствование, даже из глубинки идут люди, чтобы посмотреть на это. В году немало других месяцев и дней – разве не безумство именно теперь уезжать из столицы? Да это же войдет в притчу, все станут о тебе говорить!» Брат был очень сердит на меня, а вот отец моего мальчика позволил мне поступить, как я хотела, и пойти на богомолье: «Как знаешь, как знаешь… Делай, как тебе по сердцу», – и я очень была растрогана его заботой. Те же, кто собирался идти вместе со мной, похоже, больше заинтересовались зрелищем, и мне было их жаль. – Что проку глазеть? А вот паломничество в такой момент непременно зачтётся мне и будет отмечено самим Буддой, – так я думала, и, твёрдо решив ехать, на рассвете следующего дня отправилась.
Когда мы шествовали по Второму проспекту – впереди глашатаи с жертвенными светильниками, свита в белых одеждах, – то во множестве устремившиеся к галереям для зрителей люди, конные, пешие и в экипажах, удивлённо спрашивали: «А это что? А эти куда?», – и кое-кто усмехался, а то и вышучивал нас. Когда мы проходили мимо усадьбы начальника дворцовой гвардии Ёсиёри, он как раз отправлялся, чтобы занять свое место на зрительских рядах: ворота были широко открыты и возле них стояли люди. Одни смеялись над нами: «Уж не богомольцы ли? Мало им дней в году!» Но был среди них и разумный человек: «К чему послужит нам то, что мы будем услаждать свой взор? А этих людей, укрепившихся в вере, Будда, несомненно, пожалует своей милостью. Как мы суетны! Заняты зрелищами, а надо бы, как они, молиться», – но только он один был такой рассудительный.
Мы пустились в путь затемно, чтобы не привлекать внимания, а встречных, которые с опозданием тянулись на праздник, мы пропускали, остановившись в воротах храма Хосодзи [96], заодно пережидая, пока рассеется необыкновенно густой туман.
Толпы деревенских жителей, пришедших в столицу полюбоваться зрелищем, казалось, текли сплошным потоком. Все дороги были запружены, и наша повозка, сторонкой прокладывавшая себе путь, вызывала страх и неприязнь даже у несносной глупой ребятни. В самом деле, как это мы отправились в такое время? – думала я, глядя на всё это. Однако, неустанно вознося молитвы Будде, в конце концов мы добрались до переправы Удзи [97].
Здесь тоже столпился народ, конечно, все желали плыть на нашу сторону. Люди, которые управляются на лодках с баграми, высокомерно поглядывали на бесчисленное множество ожидающих, а сами не спешили со своими судёнышками, стояли, навалившись на весло, положив на голые руки с подоткнутыми рукавами голову, и посвистывали с самым неприступным видом.
Мы не могли переправиться целую вечность, и я внимательно вглядывалась в окружающий пейзаж, ведь именно здесь жили дочери принца Удзи в романе Мурасаки Сикибу [98], и мне было очень любопытно, что же это за место такое, почему именно здесь она поселила своих героинь. Я как раз заключила, что здешние места и вправду хороши, когда наконец-то нас перевезли на другой берег.
Я посетила расположенный в Удзи дворец нашего господина [99], и, разглядывая его убранство, прежде всего подумала о том, что в таком вот дворце жила и дева Укифунэ [100].
Поскольку мы вышли из дома ещё до рассвета, мои люди устали, и мы остановились на отдых в Яхироудзи [101]. Только взялись за еду, как кто-то из провожатых сказал: «А ведь дальше гора Курикома [102], слава о ней идёт недобрая. И солнце уже клонится к закату… Не собрать ли нам все вещи в одно место?» Услышать такое мне было очень страшно. Однако гору мы перешли, и, когда уже подходили к водоёму Ниэно, солнце опустилось за вершины холмов. Пора было остановиться на ночлег – и мои люди разошлись на поиски. Но место было пустынное:
– Здесь есть только одна ветхая хижина бедняков… – сказали мне. Что ж, делать нечего, – мы заночевали там. В доме были только двое мужчин оборванного вида, а все остальные, якобы, ушли нынче в столицу.
Ночь мы опять провели без сна, так как эти люди без конца ходили в дом и из дома. Я слышала, как в дальней комнате служанка спросила у них: «Что вы всё ходите?», – а они, наверное, решили, что мы уже спим, и говорят:
– А как же? Кто знает, что на уме у этих постояльцев? Унесут ещё котёл для риса – что мы тогда будем делать? Не до сна – ходим вокруг, стережём… И обидно мне было это слышать, и вместе с тем смешно.
На следующее утро мы двинулись дальше, по дороге зашли в храм Тодайдзи [103], помолились там. Святилище Исоноками [104] и правда показалось мне очень древним, там всё очень обветшало.
Ночь мы провели в храме, в деревне Яманобэ. Я была очень утомлена, но всё же немного почитала сутры, а потом уснула. Мне приснилось, что я пришла к некоей женщине, невыразимо прекрасной, дул сильный ветер. Заметив меня, женщина улыбнулась:
– Зачем ты явилась? – спросила она.
– Но как могла я не прийти?
– Да-да, ты ведь бываешь во дворце. Тебе полезно будет посоветоваться с госпожой Хакасэ-но Мёбу [105].
Пробудившись, я почувствовала радость и ободрение, и ещё более истово стала возносить молитвы.
Переправившись через реку Хасэгава [106], мы в тот же день к вечеру
