происхождения. Движение за объединение Грузии поддерживалось широкими кругами значительной части многоплеменного кавказского населения и потому в известном смысле носило демократический характер [9]. В этом плане обращают на себя внимание вышеприведенные слова Георгия Мерчуле, в которых не говорится о господстве и завоевании как актах, предшествующих распространению грузинского языка. Правда, мы имеем свидетельства и о вооруженных формах обращения картлийцами в христианство ряда кавказских племен [10], но вооруженное миссионерство обычно завершалось лишь поверхностным распространением христианства преимущественно в верхах феодально-родовой аристократии, шедших на сговор с миссионерами исключительно из политических соображений, в то время как основная масса населения не принимала христианства с острия меча. Что же касается частичной интеграции картлийцами родственных населению Северного Кавказа и Дагестана племен, то она имела место в обстановке мирных контактов, сравнительно тесного территориального сожительства. Это некартвельское население порубежных с картлийцами регионов пополняло древнегрузинский этнос, обостряло культурно-политическое самосознание феодальной грузинской народности.
В середине Х в. военно-политическое присутствие Арабского халифата уже не представляло серьезной опасности для народов Закавказья. В XI в. после укрепления грузинской феодальной монархии Грузия выступает на политической арене в качестве активной силы. В это время актуальным становится вопрос сохранения политического и культурного суверенитета в борьбе с великодержавными посягательствами византийцев, проводивших активную политику ромеизации прилегавших к империи народов [11]. Для обоснования политической независимости прежде всего требовалось доказать независимое от законодателей христианской идеологии ромеев право на самостоятельное существование в «христианском мире» и обосновать генетическую причастность к известным народам древности. С этой целью в Х в. в Грузии были пересмотрены прежние версии истории принятия христианства в Картли и создана новая — «Обращение Картли [в христианство]», в которой проводилась идея независимого приобщения грузинских племен к «учению Христа»; возникла также своя генеалогия, согласно которой грузины признавались генетически родственными известным в древности народам Передней Азии [12], Дальнейшее развитие эта идея получила в «Жизни картлийских царей».
Из длительной борьбы за культурно-политическую независимость грузинский этнос вышел обновленным, укрепились внутренние экономические связи, несмотря на неизбежный при феодализме партикуляризм, в условиях Грузии усугублявшийся этнической пестротой населения. С XI в. грузинский язык «сделался единственным языком широких коммуникаций между жителями разных частей Грузии, языком государственным, языком церкви, литературы и искусства. Все это имело своим результатом создание общегрузинской народности, формирование самосознания принадлежности к единой грузинской народности» [13]. Активное участие в объединительном движении Грузни VIII—XI вв. различных народов Кавказа, феодальная верхушка которых часто выступала с собственными политическими претензиями, придало феодальному Грузинскому царству черты общекавказские. Это обстоятельство во многом обусловило создание автором «Жизни картлийских царей» собственной генеалогии грузин, в которой ярко отразилась общекавказская тенденция самосознания феодальной грузинской народности.
Составление предлагаемых нами комментариев было связано с рядом серьезных трудностей. Хронике «Жизнь картлийских царей» посвящены статьи и экскурсы в обобщающих работах по истории Кавказа, в которых интерпретации сведений древнегрузинского источника зачастую носят противоречивый характер. Монографического исследования, посвященного приписываемым Л. Мровели работам, до сих пор нет. Не установлены точные даты жизни и деятельности Л. Мровели. Весьма расплывчато вырисовывается личность этого древнегрузинского историка. Наиболее раннее упоминание о Л. Мровели как авторе первых частей КЦ сохранилось в двух списках данного свода: в «Своде царицы Анны» (XV в.) [14] и в «Своде царицы Мариам», созданном в 1633—1646 гг. Сведения эти представляют стереотипную приписку: «Мученичество Арчила, Жизнь царей и Обращение Картли Ниной описал Леонти Мровели». Об аутентичности данной приписки говорить не приходится: она принадлежит переписчику (или переписчикам), хотя, по мнению большинства ученых, содержит исторически достоверное сведение. У нас есть лишь отрывочные, косвенные и потому малонадежные данные о популярности имени Леонти Мровели в домонгольской Грузии.
После пережитого в XV—XVI вв. глубокого культурно-политического кризиса в передовых кругах грузинского общества стала осознаваться необходимость возрождения и защиты национальных ценностей. В такой обстановке и был проявлен интерес к имени Леонти Мровели, полузабытого деятеля древнегрузинской историографии.
В одной из своих работ, посвященных древнегрузинским рукописям Иверского монастыря, Н. Я. Марр писал, что среди манускриптов XI—XII вв. им было обнаружено имя: «Леонти Архиепископ» [15]. В специальной литературе неоднократно ссылались на данный факт, но, строго говоря, доказать, что этот архиепископ и автор нашей хроники — одно и то же лицо, никому не удалось. Имя Мровели упоминается и в одной из древнегрузинских рукописей, хранящейся в Парижской национальной библиотеке [16].
В 1957 г. в Карельском районе Грузинской ССР был обнаружен крест со следующей надписью: «Я, Леонти Мровели, выстроил сей грот для прибежища образов богов [хранения храмовой утвари. — Г. Ц.] и детей Руисского храма в пору разорения [Грузии] султаном Алп-Арсланом» [17]. Хотя время строительства грота совпадает с периодом нашествия на Грузию сельджукского султана Алп-Арслана — 1065—1072 гг. [18] (к этому времени исследователи и прежде относили деятельность Леонти Мровели), в документе нет даже намека, что это — автор «Жизни картлийских царей».
С. Н. Какабадзе, ссылаясь на наличие в хронике «Жизнь картлийских царей» ряда анахронизмов, а также сведений, почерпнутых якобы непосредственно из «Шах-намэ» Фирдоуси (начало XI в.), писал, «что Леонти Мровели действительно не мог жить ранее XI столетия» [19]. По его мнению, Мровели является автором, жившим на рубеже XI—XII вв. Примерно такого же взгляда придерживался и И. А. Джавахишвили, автор капитальной работы по истории древнегрузинской литературы [20].
Наиболее серьезную попытку представить Леонти Мровели историком VIII в. предпринял в свое время Павле Ингороква. Им было обращено внимание прежде всего на арменофильскую тенденцию древнегрузинского историка, что, действительно, было возможно лишь в условиях еще близких конфессиональных связей грузин и армян в VII—VIII вв. и исключалось в обстановке их окончательного церковного разрыва в X—XI вв. П. Ингороква апеллирует также и к другим историческим, этнографическим и географическим сведениям труда Л. Мровели, в которых представлена обстановка, существовавшая именно в VII—VIII вв. [21]
Попытка П. Ингороква «удревнить» Л. Мровели вызвала критические замечания К. С. Кекелидзе, посвятившего этому вопросу специальную работу [22]. Автор анализирует стилистические и лексические особенности «Жизни картлийских царей», которые наводят на мысль о позднем происхождении ее текста.
В V—X вв., в период становления в Грузии феодальной формации, проходившего в сложных условиях борьбы против иноземного засилия (Иран, Византия, арабы и др.), формировалось культурно-политическое самосознание грузин, основным показателем которого было утверждение своей этнической самобытности. О сложности и остроте данного процесса свидетельствуют литературные памятники этого периода («Мученичество Шушаники», V в.; «Мученичество Евстафия Мцхетели», VI в. «Мученичество Або Тбилели», VIII в. и др.). В такой обстановке оживленного культурного строительства
