его одаривают, все местные певцы вознегодовали. Охваченные завистью, они бранили Каланидхи. А радже они заявили: “Владыка! Этот иноземный певец только по имени — Каланидхи, сокровищница искусств. Искусства пения он совсем не знает [227]. Зачем владыка награждает его? Ведь сказано:
К достойным небрежение
и милость к недостойному
Равно пред миром обнажат
все царское невежество”.
Раджа сказал: “О певцы! Пение Каланидхи словно омыло мое сердце амритой. Поэтому я и наградил его. Зачем же вы говорите то, что противоречит очевидному, — будто он не обладает достоинствами?” Певцы сказали: “Пусть владыка в присутствии всех придворных сравнит и рассудит, чье пение лучше — его или наше”. Раджа сказал: “О Каланидхи! Ответь на их речи!”
Каланидхи сказал: “Владыка! Неуместно мне отвечать и не ко времени мне петь, потому что
Когда внимал мне Харасинха-дэва [228],
Поистине я пел пред ним, о раджа!
Тогда со мною не могла б сравниться
Даже сладкоголосая кукушка [229].
Кто амритой, впиваемой ушами,
Способен слушателей удоволить?
— Один мудрец божественный на небе [230],
Один певец — я! — в этом мире смертном”.
Певцы сказали: “Владыка! Вот как велика его гордыня!” Раджа сказал: “Увы! Жители Тирабхукти по натуре своей гордецы”. Каланидхи сказал: “Владыка! Я не гордец — я говорю правду. Но, предположим, я спою и споют твои певцы — а кто нас рассудит?
Только Хара и Харасинха
понимали в пении толк.
Харасинха ушел на небо —
и остался один знаток.
Если сам Парамешвара явится сюда, чтобы рассудить нас, только тогда я буду участвовать в состязании”.
Певцы сказали: “Владыка! Бхагаван Парамешвара недоступен, а других судей Каланидхи не признает. Получается, что он отвергает любых судей, — значит, он проиграл”. Каланидхи сказал: “Ах так! Тогда сами назовите судью, и я буду петь перед ним!” Певцы сказали: “Если избрать судьею нашего соотечественника, то он будет сочтен пристрастным в нашу пользу. Известно, что в пении знают толк олени. Они животные и не будут ни к кому пристрастны. Давайте петь перед оленями”. Каланидхи сказал: “Олени хоть и животные, но неразборчивы в своей любви к музыке и пению — их увлечет любая песня. Если уж выбирать судьями животных, то пусть рассудят нас коровы”.
Раджа очень заинтересовался. Договорились так: коровы, мучимые жаждой, пойдут на водопой — и чье пение отвлечет их от питья, заставит повернуть вспять от водоема, тому певцу и будет воздана честь.
В этом испытании победителем стал Каланидхи, и раджа вознаградил его.
Стихи:
Сердце и слух имеющим,
всем существам живущим
Радость и наслаждение
дарит певец искусный.
Тот, кто умеет радовать
песней своей животных,
Высшее наслаждение
знающим доставляет.
На этом кончается рассказ о человеке, искусном в пении.
23
РАССКАЗ ОБ ИСКУСНОМ АКТЕРЕ
Музыка, пластика, слово
и воссоздание чувства [231]
Слиты в искусстве актера.
Драма — для Шивы отрада.
Вот что говорит Бхарата [232]:
Брахма, в былые времена,
желанью Индры следуя,
Четыре Веды сочетал
и создал Веду пятую.
Он из Ригведы взял слова,
из Самаведы — пение,
Из Яджурведы жесты взял
и “раса” — из Атхарвана [233].
Сценические движения — двух родов. У Бхараты сказано:
“Ласья” [234] — движенья женские,
мужское действо — “тандава” [235];
“Ласья” радует Гаури,
а “тандава” — Махешвару.
Поистине:
Ни шастры нет, ни ремесла,
ни знанья, ни умения,
Ни мудрости, ни колдовства,
коих бы в драме не было [236].
Драма порождает наслаждение видимое и невидимое: видимое — это наслаждение зрителей, невидимое — наслаждение Шанкары. Так говорит Бхарата.
И еще:
Богатым — забава, счастливым — отрада, назиданье — беспечным,
Подвижникам — о быстротечности мира словно напоминанье,
Поэтам, искусно вкушающим слово, — и услада, и слава,
Божественна мудрая драмы наука, всем она дарит благо.
Правил некогда в стране Гауда [237] раджа по имени Лакшманасена [238]. И были при его дворе министр по имени Умапатидхара [239] и актер по имени Гандхарва [240]. Однажды этот актер, совершив омовение и украсив лоб сандаловой точкой, пришел в царское собрание. Увидев его, министр шутливо сказал: «О Гандхарва! На твоем челе — точка. Так ты, выходит, “натам” среднего рода?» Гандхарва сказал: «Умапатидхара! Посмотри: у меня и на шее сандаловая точка. Поэтому я — “натах”, мужского рода» [241].
Услышав это, раджа улыбнулся. Министр же Умапатидхара разозлился и сказал: “Ах ты презренный актер, лицедей бродячий, низкий фигляр! Как ты смеешь мне дерзить?! По твоим словам получается, что я — не Умапатидхара, а просто — бык!” [242].
Актер ответил: «Ты сказал, что, подобно тому как знак “ка”, если сверху поставить точку, превращается в “кам”, так и я благодаря точке на лбу превратился в “натам”. Но слово “натам” в дурном смысле значит “глупец” и “евнух”. Вот я и возразил, что поскольку я украшен двумя точками, то есть висаргой, то, следовательно, как знак “ка” читается в этом случае “ках”, так и мое название следует читать “натах”. “Натах” же значит “Шива-всеведущий”» [243].
Умапатидхара сказал: «Если ты всеведущ, то изобрази нам Раму в сцене под названием “Тень” из драмы поэта Бхавабхути “Уттара-Рама-чарита”» [244]. Актер сказал: “Изображу!” Раджа, проявив большой интерес, повелел актеру сделать это.
И вот, когда устроили сцену, актер, войдя в роль Рамы, начал представление. Изображая, как Рама стремится дотронуться до Ситы, но не обретает прикосновения, он упал наземь без чувств и благодаря полному слиянию с Рамой, оставив тело, стал свободен [245].
Стихи:
“Та же роща, тот же самый баньян, то же самое место,
Сита снова прикоснулась ко мне, я — страдающий Рама”, —
Так разлуку с милою испытав, с Рамой слившись душою,
Он искусством, как подвижник, достиг единения с Вишну.
