«Увы, походит дружба на зерно:
Ему иль сгнить, иль прорасти дано».
Ведь говорят издревле: «Бойся тех,
Кому добро содеял, как на грех».
Привязанность иная для друзей
Опасней, чем пустынный суховей.
Хоть и бывает иногда добра
И сладостна, как вешняя пора.
Предусмотрительность дороже злата,
Хоть подозрительностью и чревата.
Недаром сказано такое слово:
«Повсюду людям западня готова».
Не потому ль, хоть степи широки,
Туда спешим мы, где нас ждут силки?
Хоть ты и зорок, проглядишь засаду,
Что лишь душе заметна, а не взгляду.
Не будь нигде опасности вокруг,
Так не лежал бы на виду курдюк.
Как было ранее? Среди могил
Ты побродил бы, мертвых расспросил,
Чтоб стала истина тебе ясна:
Бывало так в любые времена.
И в яму своего высокомерия
Равно и люди падали и звери.
Когда ты зряч, будь прозорлив с людьми,
А слеп, так посох поскорей возьми!
Покуда разум есть и есть возможность,
Как посох ты используй осторожность.
А если, ты и посох держишь зря,
В путь не пускайся без поводыря.
...Но мы, пожалуй, отвлеклись немного,
А горожанина ждала дорога.
Селянин звал его немало лет,
И горожанин не предвидел бед.
И птица давнего его решенья
Взяла к деревне друга направление.
Припас грузила на волов семья,
И мнили дочери и сыновья:
«Лишь плод надежд вкушавшие доселе,
Вкусим с ветвей плоды мы, что созрели.
Чтоб нас зазвать, потратив столько сил,
Селянин древо щедрости взрастил.
Откроет он, в любви на все готовый,
И душу нам, не то что сад плодовый.
И в город от него с собою мы
Возьмем еще припасы для зимы».
И все-таки, пускаясь в путь-дорогу,
Они невольно чуяли тревогу.
Но ветер странствий окрыляет нас,
И пели песню путники подчас.
Себя они подбадривали словом:
«В краю чужом легко прослыть Хосровом.
И может стать иной бедняк царем.
А пешка шахом или же ферзем!»
Их в полдень солнце жгло, а ночью поздней
Стремленье к цели их вело по звездам.
И хоть дорога тяжкою была,
Она им не казалась тяжела.
Сладка и горечь из желанных уст,
И розой видится колючий куст.
О, как нам лгут, как манят нас желанья,
Хоть из-за них и ждут нас испытанья.
За тяжкий груз, зовущийся любовью,
Влюбленный платит собственною кровью.
По наковальне бьет кузнец умелый.
Весь черный, чтоб коснуться ручки белой.
Не спит торговец сутки напролет,
Торгуя ради той, кого он ждет.
Купец и море бороздит и сушу —
Все ради той, кому он отдал душу.
И плотник трудится во имя той,
Чьей он пленен великой красотой...
Идущим к другу золотом казалось
То, что потом Медяшкой оказалось.
Они по мере приближенья к цели
И танцевали радостней и пели,
Они и пыли вопреки и зною
Как колесо кружились водяное.
Завидуя и птицам, что вдали
Неслись быстрей, чем горожане шли.
Из тех краев летевший ветерок
Уставшим возвратить им силы мог.
И всех они прохожих целовали,
Что, может статься, друга их встречали:
«Видали вы его в краю далеком
И сами как бы стали нашим оком».
Покуда путники достигли цели,
Они припасы все, конечно, съели.
Но к ним не вышел деревенский друг,
Ему их встретить было недосуг.
Он от пришельцев спрятался заране,
Хоть так не поступают мусульмане.
И путники усталые с трудом
Все ж, расспросив, нашли искомый дом.
Но были крепко заперты ворота,
Чтоб не проникнул посторонний кто-то.
Приезжие у запертых дверей
Сидели долгих пять ночей и дней.
Пришлось ходже изведать вероломство
Того, с кем столько лет водил знакомство.
Что делать? Если в яму угодил,
Не трать на ругань понапрасну сил.
Ходжа семью в обратный путь не вел
Не потому, что был упрям и зол,—
Ведь для того чтоб в путь пуститься снова,
Не оставалось ничего съестного.
Случается порой, что даже лев
Ест падаль, с голодухи ослабев.
Ходжа, селянина увидев все же,
Промолвил: «Так вести себя негоже.
Хоть и беспамятный ты человек,
Припомни все ж, я — друг твой имярек».
Селянин отвечал: «Весьма возможно,
Свое прозванье ты назвал не ложно,
Хоть зваться именем таким и честь,
Но я откуда знаю, кто ты есть?
Мне о себе-то ведомо немного:
Мой занят ум лишь прославленьем бога».
Но горожанин вновь воззвал к нему:
«Я тот ходжа, в чьем ты живал дому.
Я — старый друг, тебе служивший верно,
В чьем доме плов
