И как бы ни был мой полет высок,
В земле я вижу русло и исток,
Да буду, Солейман, тебе отныне
Полезен я в походах по пустыне!»
«Ну что ж,— промолвил царь,— в степях безводных
Ты будешь средь друзей для нас угодных
И влагу, без которой жизни нету,
Определишь по запаху и цвету».
Но ворон, позавидовав удоду,
Прокаркал: «Врет он, что находит воду,
Меж тем известно всем, что птицы эти,
Подобно прочим, попадают в сети!»
Подумал царь и молвил: «Мой удод,
Похоже, ворон в этот раз не врет.
Хоть, может статься, твой напиток сладок
Но все ж и в первой пиале осадок!»
«Мой царь, во имя всех на свете благ
Не слушай ты, что каркает мой враг.
Поверь мне: то, что я сказал,— не ложно:
Я вижу с неба все. что видеть можно.
Но если в западню судьба попасть мне,
Мне очи застит мрак, и солнце гаснет!»
То, что прочтешь ты в этой небылице,
Пусть никогда с тобою не случится.
Однажды муха стала вдруг хмельна,
Хотя она к не пила вина.
Она по морю-океану смело
Плыла и, словно кормчий, вдаль глядела.
Сказать верней — на листике плыла
По луже, что осталась от осла.
За век свой муха всякого немало
О кораблях и о морях слыхала.
Итак, в тот час она, не знак горя,
Как кормчий и моряк, плыла по морю.
Хоть это море сотворил в саду
Осел, что справил малую нужду.
Иной, толкующий ученье сухо,
Не более мудрец, чем кормчий — муха.
И речь его, что сходит с языка,
Зловонна более, чем глубока.
Один глупец однажды утром рано
Предстал перед очами Солеймана.
«Что ты, несчастный, хочешь?» — царь спросил.
«Ко мне, о шах, являлся Азраил.
Со мною он стоял почти что рядом
И на меня взирал недобрым взглядом!»
«Чем я могу помочь тебе, скажи?»
«О мой владыка, ветру прикажи,
Пусть в Индостан умчит меня, как птица,
Чтоб там от Азраила мне сокрыться!»
И Солейман тотчас же приказал,
Чтоб ветер в Индостан глупца умчал.
И вскоре, встретив Азраила где-то,
Царь попросил у ангела ответа:
«Ты для чего глядел, посланец бога,
На этого несчастного так строго,
Не для того ль, чтоб от семьи вдали
Скитался он в полях чужой земли?»
Ответил ангел: «Самому мне странно,—
Но бог велел в просторах Индостана
Мне душу эту взять и в ад унесть,
И удивлен я был, что грешник здесь.
Но он туда умчался во мгновенье,
И я исполнил божье повеленье,
Хоть для того в своем служенье богу
Я одолел нелегкую дорогу!»
И нам бы думать стоило всегда:
Мы от кого бежим, бежим куда?
Сокрыться От себя не в нашей воле,
От бога убежать нельзя тем боле.
За то купец один был уважаем,
Что он владел ученым попугаем.
Однажды, собираясь в дальний путь,
Купец из Индостана что-нибудь
В дар по желанию и по заслугам
Замыслил привезти родным и слугам.
Он домочадцев вопросил и чад,
Чему особо был бы каждый рад?
И каждый высказал свое желанье
Хозяину а печальный час прощанья,
Желанье высказал и попугай:
«Когда приедешь ты в мой отчий край,
Скажи всем индостанским попугаям,
Что я разлукой нашею терзаем.
Что, думая о них в своей неволе.
От горя я страдаю и от боли.
Скажи, что я от них совета жду,
Как пересилить мне свою беду?»
«Ты передай им,— продолжала птица, —
В неволе может всякое случиться.
Судьба не равно одарила нас,
И попугаи в свой счастливый час
Пусть, как о преждевременной утрате,
Воспоминают о своем собрате.
О тех, кто страждет, вспоминает друг,
Им облегчает бремя бед и мук.
Особо если друга звать Лейлою,
Что о Маджнуне думает порою.
Там где-то и кумир мой пестрокрылый.
Она, кого я звал своею милой.
Я, вспоминая о ее любови,
Пью чашу полную своей же крови.
Пусть, обещанью данному верна.
Меня воспоминает и она.
Пусть в час веселья в память обо мне
