Спор супругов
Здесь, как и в ряде других притч Руми, «муж» – сфера разума, а «жена» – область чувств. Согласие межу ними может наступить только в случае господства мысли над эмоциями и страстями, обуздания их. Для выполнения этой задачи человек порой вынужден прибегать к аскетизму («...от холстины, жесткой как броня, // Вся кожа задубела у меня!»). Если же чувства выйдут из-под контроля разума, то «супругов» ожидает разлад («развод»).
Д. Щ.
Спор супругов
Жена на мужа своего сердилась:
«Гляди, моя одежда прохудилась!
Ах, до какой дошла я нищеты!
Меня совсем не уважаешь ты».
Муж отвечал: «Жена моя, ну что ты!
Ведь целый день я погружен в заботы,
Как хлеб насущный для тебя добыть,
Чтобы тебе всегда довольной быть!»
А та ему: «Да, хлеб ты добываешь,
Но ты меня так бедно одеваешь,
Что от холстины, жесткой как броня,
Вся кожа задубела у меня!»
Супруг в ответ: «Жена, моя кошелка
Бедна – в ней нет ни бархата, ни шелка.
Но лучше холст, что кожу больно трет,
Чем злая ссора – и за ней развод!..»
«Сторож» в данной притче – это разум (акл), охраняющий «квартал» – внутренний мир человека. Он гневается на животную душу – нафс(«пьяного»): закон шариата запрещает опьянение, и мусульманин, застигнутый в публичном месте в пьяном виде, может быть подвергнут тюремному заключению. Но опьяненный страстями нафснаслаждается своим состоянием; между ним и разумом не прекращается внутренняя борьба («перебранка»). Причина в том, что нафс, в отличие от более высоких уровней души, не имеет надежды на вечную жизнь. Поэтому он старается получить максимум удовольствий от земного бытия и сожалеет о временном его характере (слова «когда б имел я... дом» намекают на то, что нафсне обладает «постоянным жилищем»). Поэтому состязание между ним и разумом безрезультатно («застряв... как мул в трясине»). Суфизм предлагает другие способы усмирения эгоизма, которые основаны не на рациональном воздействии, а на мистической практике.
Д. Щ.
Сторож и пьяница
Раз ночью сторож обходил квартал
И под стеной пьянчужку увидал.
«Эй, просыпайся! – Крикнул он ему. —
Да объяснись, не то сведу в тюрьму!»
А тот в ответ: «Иди, куда и шел,
Мне без тебя так было хорошо!»
«Ответь, что? пил, не то пойдешь под суд!»
«Я выпил то, чем полон был сосуд!»
«Скажи, а чем сосуд твой полон был?»
«Что было в нем, как раз я то и пил!»
«Так что ж ты пил? Ответь без лишних слов!»
«То, чем сосуд был полон до краев!»
И сторож, в перебранке той напрасной
Застряв, как мул в трясине непролазной,
Вскричал: «Свинья! Напился ты вчера,
Покайся!» А хмельной в ответ: «Ура!»
«Ты что же, вздумал надо мной глумиться?!
Ну, подожди, вот посидишь в темнице!»
А пьяный: «Ну, сказал бы сразу кратко,
Что, мол, отпустишь, если дам я взятку.
Я б дал ее, отделаться спеша,
Да только жаль – в кармане ни гроша.
И, если бы не пьяная истома,
Я встал бы и давно дошел до дома,
А там, как царь, забылся б крепким сном,
Когда б имел я этот самый дом!..»
Баран, как и вол, старается «теологически» обосновать свое первенство. В притче приводятся две традиционные точки отсчета истории человечества: от Авраама – «духовного праотца», проповедника монотеизма (согласно мусульманскому преданию, Авраам собирался принести в жертву своего сына Исмаила, согласно же Библии – Исаака), и от Адама – физического предка всех людей. Пока баран и вол спорят, верблюд поедает сено, и им ничего не достается. Самое высокое ростом животное, привычное к тяготам пустыни («аскет»), символизирует суфия, «вкушающего» духовный опыт («Я несколько ближе к святым небесам»), в то время как богословы-рационалисты только спорят о нем, не имея доступа к высшим уровням бытия.
Д. Щ.
Верблюд, баран и вол
Шли вместе барашек, верблюд и бычок,
Нашли на обочине сена клочок,
И молвил баран: «Коль поделим на всех,
Что каждому выйдет? Не доля, а смех!
Так пусть это сено жует на здоровье,
Кто старше других, чье древней родословье:
Ведь тех, кому много исполнилось лет,
Нам чтить приказал сам Пророк Мухаммед!
Одно несомненно: я всех вас древней!
Ведь я еще помню событья тех дней,
Когда младший брат мой на жертвенник был
Возложен, и спасся святой Измаил!»
Ответил бычок: «О мой младший собрат,
Ты мне старшинство уступить будешь рад,
Узнав, что я вместе с волом отдыхал,
На коем Адам свое поле пахал!»
Вдруг оба замолкли – и видят: верблюд
Молчит, а уста его сено жуют!
И молвил он им, до конца дожевав:
«Я очень высок, и поэтому прав!
Я сверху взираю: отсюда видней,
Что я вас длинней, потому и древней!
Я несколько ближе к святым небесам,
А значит, и вас много старше я сам:
Ведь ясно, что небо древнее земли;
Вы счесть его лет никогда б не смогли!..»
Мусульманин и зороастриец
В то время как зороастриец (последователь религии, признающей проявление в мире двух борющихся начал – Света и Тьмы) уповает на то, что Бог научит его правильному пути, мусульманин пытается навязать ему свой образ верований и обвиняет его в одержимости злым духом («дьявол в твоем сердце поселился»). Ответ огнепоклонника исполнен сарказма: исходя из утверждений своего оппонента, он доказывает тщетность усилий последнего. Притча учит, во-первых, религиозной терпимости, а во-вторых, умению общаться с человеком, принимая во внимание его собственные убеждения и взгляды.
Д. Щ.
Мусульманин и зороастриец
Изрек мулла, узрев зороастрийца:
«Ты должен в мусульманство обратиться!»
А гебр в ответ: «Мой друг, один Аллах
Способен веру пробуждать в сердцах!»
А тот: «У Бога милость и прощенье,
Он твоего желает обращенья,
Но, видно, оттого с пути ты сбился,
Что дьявол в твоем сердце поселился!»
Тут гебр ему: «Так что ж, они дерутся
Между собой?! Пусть прежде разберутся,
Кто более могуществом велик, —
И покорюсь ему я в тот же миг!»
Мулла вскричал: «Сильнее всех – Аллах!»
А гебр: «Большой резон в твоих словах!
Но, если б я Аллаху нужен был, —
То Он бы Дух Свой в сердце мне вложил!..»
Шах в этой притче символизирует Бога, а опьяневший ревнитель закона – религиозного рационалиста, «хлебнувшего из чаши экстаза» и ставшего мистиком-суфием. Соитие со служанкой шаха – в глазах трезвого законника деяние абсолютно недозволенное – пьяному судье прощается. Оно символизирует соединение с вышней, сокрытой, мудростью, доступное лишь мистику в особом состоянии близости к Богу (такой же интерпретации подвергается в суфизме кораническое представление о «райских гуриях»). Гнев Божий («шах же...приказал судью сковать») сменяется Его милостью по отношению к законнику, «опьяневшему» от любви и познавшему вышнюю мудрость: «Ты... погасил мой царский гнев».
Д. Щ.
Шах и законник
Шах, гостями окруженный, выпил крепкого винца,
И глядит – идет законник мимо царского дворца.
Шах призвал его в собранье и вскричал в чаду хмельном:
«Кравчий! Знатока закона напои скорей вином!»
Покраснев, судья на чашу бросил гневный, злобный взгляд:
«Пить вино в застолье вашем? Я бы лучше выпил яд!
Винопитье, как нечестье, запрещает нам Коран,
Я ж – блюститель благочестья, и с рожденья не был пьян!»
Шах, внимая речи гордой, рассердился на судью:
«Властелина слово твердо, растопчу я спесь твою!
Ведь пущу я в ход удары, и перечить мне не смей:
Коль боишься царской кары, пей, и пей, и снова пей!»
В тот же миг судья смирился: чтобы шаха не гневить,
Он приказу покорился, стал он пить и снова пить,
В нем вино огнем горело и текло по бороде...
Стал он громко петь, но вскоре встал и вышел по нужде.
Чуть из шахской он светлицы удалился в полутьму,
Как нарядная девица повстречалась вдруг ему:
И любви хмельная сила, страсти огненной игла
Вмиг его воспламенила, дух и плоть его прожгла.
Тут земных желаний зовы перестали в нем дремать,
И наложницу цареву стал он крепко обнимать,
И, хотя она кричала, отбивалась, как могла,
Но ее насквозь пронзала страсти огненной игла...
...Ведь к мужчине в неге страстной, словно тесто, дева льнет,
Он же стан ее прекрасный то растянет, то сомнет,
Будто пекаря изделье, покоряется она,
Чтоб достигли общей цели муж и гибкая жена.
Примешает пекарь влаги и на вкус добавит соль —
И сольются в высшем благе ритмы мыслей, чувств и воль...
...Хло?пок девы мигом вспыхнул, чуть судья огонь поднес,
Всякий звук для них затихнул, кроме вскриков, стонов, слез.
Если сердце веселится – разум не идет в расчет:
Голову отрубишь птице – птица крыльями забьет.
Им утеха и приволье: все приличия – в былом,
Позабыто вмиг застолье и вельможи за столом.
Не до шахского им сана: милуй, жалуй иль казни, —
Ни Хусейна, ни Хасана не заметили б они...
...Шах спросил, обеспокоясь: «Где ж законник, наш собрат?»,
И отправился на поиск – и узрел прямой разврат!
Тут судья, от страсти жаркой грозным криком отвлечен,
Вновь отправился за чаркой: я, мол, здесь и ни при чем!
Шах же, мрачен и разгневан, приказал судью сковать,
Чтоб не смел к гаремным девам в темном месте приставать.
Но судья, беду почуя, крикнул: «Кравчий, дай вина,
Напоить царя хочу я – пусть напьется допьяна!
В нем вино погасит ярость и с чела прогонит тьму,
Чтоб, как мне, заулыбалась радость светлая ему!»
Шах в ответ: «Ты словом метким погасил мой царский гнев.
Что ж, гордись подарком редким – этой лучшею из дев!»
