К учителю явился ученик,
К тому, чей горем был отмечен лик.
Услышав плач наставника, и сам
Дал волю ученик своим слезам.
Рыдал он, плачем оглашал обитель,
Хоть и не знал, о чем скорбит учитель.
Но смолк учитель — шейх преклонных лет —
И вышел прочь, а ученик вослед.
Ученику промолвил старец чинный:
«Мне многостранен плач твой беспричинный.
И как ни искренне твое рыданье,
Но все ж его основа — подражание.
Достоин только осужденья тот,
Кто без причин, как туча, воду льет.
Ведь слезы подражания едва ли
Сродни слезам беды, слезам печали.
Ты никогда слезами не греши,
Что рождены не в глубине души!»
Усердный попугай перед зерцалом
Сидит, умишком обладая малым,
А между тем за зеркалом таится
Хитрец, что учит красноречью птицу,
Что говорит он, повторяя снова,
То птица произносит слово в слово,
Поскольку мнит: все это говорит
Тот попугай, что в зеркале сидит.
Все повторяет птица, веря свято
В то. что слетает с языка собрата.
Из-за разлуки с дорогой Лейли
Маджнуна плоть недуги извели.
От страсти, что терпеть он был не в силах,
Он спал с лица, кровь закипела в жилах.
И врач искусный стал его лечить,
Он прописал больному жилу вскрыть!
Чтобы исполнить это предписание,
Пришел цирюльник — маг кровопускания.
Больному руку он со знаньем дела
Тугим жгутом стянул, ощупав тело.
Но тут Маджнуи ему промолвил вдруг:
«Ступай, не надо мне твоих услуг!»
Сказал цирюльник: «Ты ли трусишь ныне,
Хоть не страшился даже льва в пустыне?
Тебя не испугал и хищный зверь.
Так что ж меня боишься ты теперь?»
Маджнун ответил: «Нет, не боль страшна мне,
Ибо мое терпенье тверже камня.
Я тот, чья жизнь — скитанье и любовь,
И мне ль бояться, что прольется кровь?
Но я своей любовью перегружен,
Как раковина, полная жемчужин.
Хоть друг от друга страждем мы вдали,
Нет грани между мною и Лейли.
И, отворив мне жилы, ты, возможно,
Поранишь милую неосторожно.
Лейли и я мы друг без друга — прах.
Мы с нею — дух единый в двух телах!»
Один бедняк владел богатством малым —
Ослом со стертой холкой, брюхом впалым.
Пастись хозяин оставлял осла
Средь камня, где трава и не росла.
Где для скотины не было еды,
А было вдоволь зноя и воды.
Раскинулось вблизи владенье льва,
Там тень стояла и росла трава.
Но лев, что в том владенье обитал,
В сраженье со слонами пострадал.
Он, царь зверей, из-за ущерба плоти
На время не способен был к охоте.
И так как при здоровом льве хоть малость
Зверью помельче пищи доставалось.
То челядь вся, что ото льва кормилась,
На время пропитания лишилась.
И вот, проголодавшись, царь зверей
Велел позвать лису, да поскорей,
«Неважны,— он сказал,— мои дела,
Съедим хоть тощего того осла.
Пойди-ка в путь, осла мне приведи,
Чего-нибудь ему нагороди.
Я знаю,— лев сказал,— на небылицы
Лисицы все большие мастерицы.
Потом, когда я силы наберусь,
Глядишь, иной добычей разживусь.
Пока ж ослиную сгрызу я ногу,
Чтобы и вам оставить понемногу».
«О мудрый лев, во лжи — мое призванье.
Я все исполню, приложив старанье!»
И торопливо в путь лиса пошла,
Чтоб обмануть и заманить осла.
«Нижайший мой поклон тебе, дружище,
Как здравие твое, вкусна ли пища?
Но странно мне, что, как вчера, и ныне
Пасешься ты на каменной равнине!»
Осел сказал: «Не волен я роптать
На то, что бог изволил даровать!
Я ничего и не молю иного,
Быть может, худшего взамен плохого!
Господь вознаграждает лишь терпенье,
Считает жалобу за прегрешенье.
И темен жребий мой иль лучезарен,
Я за него Аллаху благодарен.
Ибо властитель милосердный он
Всех, кто унижен, всех, кто вознесен.
Что бог послал, иного мне не надо.
Терпенье — для несчастного награда.
Всяк сущий — и бедняк, и власть имущий —
От бога принимает хлеб насущный.
На жребий свой не ропщет в небе птица
И рыба, что водой должна кормиться.
Все, что ни есть, Аллах нам щедро дарит,
И пить и есть дает он каждой твори.
Подстерегают нас враги вокруг,
И только бог — единственный наш друг.
