Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)

Прошло два дня, и я послала сказать ему просто на словах:

— Прошу простить меня за то, что я отсутствовала в тот раз.

После того, как это ему передали, последовало обычное:

— Получилось очень неудачно. Как Вы отнесетесь к еще одному посещению?

Чтобы это не было похоже на приглашение, я велела передать ему: «Не покажется ли это сомнительным?». Но хотя я и не разрешила приходить, ками все-таки пожаловал к нам в сумерках, заявив:

— Мне нужно поговорить с помощником.

Я не сразу нашлась, как поступить. Подняла в окнах две ставни, осветила веранду и стала ожидать в комнате, отгородясь ширмой. Сын встретил ками словами:

— Поскорее! — И они поднялись на галерею. Открыв боковые двери, сын пригласил:

— Сюда! — И когда гость приблизился, отступил еще.

— Передай, пожалуйста, матушке, — проговорил ками тихим голосом, — что я пришел.

Войдя в комнату, он продолжал:

— Так. Согласно ее пожеланию, я явился побеседовать.

После этих слов гость коротко засмеялся и, легко шурша одеждами, прошел в задние комнаты.

Разговор с моим сыном шел тихо, лишь время от времени слышался звук прикосновения веера к его жезлу. Из-за ширмы от меня не доносилось ни звука, между тем время шло и шло… Обращаясь к моему сыну, ками сказал:

— Прошу передать, что я весьма сожалею, что предыдущий мой приход оказался безрезультатным.

— Непременно.

Я на коленях придвинулась поближе, но гость больше ничего не сказал. По крайней мере, мне за ширмой не было слышно ничего. Тогда я подумала, что он, возможно, не догадывается о моем присутствии за ширмой, и легонько откашлялась. И ками начал говорить:

— Вот время пришло. Быть может, я выбрал неподходящий случай, чтобы встретиться и побеседовать. — Так говорил он очень долго.

Со своей стороны я отвечала только:

— К сожалению, то, что Вы изволили сказать нам, вызывает чувство, похожее на сновидение. Девочка — меньше маленькой, она такая, о которых говорят: «Как мышонок». Беседа наша совершенно бесполезна.

Слушая меня, гость старался вполне соблюсти приличия, да и мне разговор давался непросто. Пошел дождь, стемнело, раздались громкие голоса лягушек. Стало уже совсем поздно, когда я произнесла:

— Здесь такие унылые окрестности, даже наши люди порой чувствуют себя неуютно.

— Нет, отчего же, — отвечал он. — Я, со своей стороны, буду заботиться о вас: не нужно опасаться.

Между тем стало еще темнее.

— Кроме того, мой уважаемый помощник будет скоро занят поблизости, и по такому случаю я смогу оказывать вам всяческие услуги. Господину все, что Вы изволили говорить мне, я передам, и о том, как он изволил об этом отозваться, я также поставлю Вас в известность, для чего и наведаюсь к Вам завтра или послезавтра, — с этими словами гость встал, намереваясь уехать.

Выглянув сквозь прореху в ширме, я увидела, что светильники, горевшие на плетеной ограде веранды, погасли. За ширмой у меня горели огни и было светло, так что я и не заметила, как погас свет снаружи. Я подумала, что из-за ширмы, возможно, видны силуэты, и распорядилась:

— Это дурно! Светильники погасли, гостю неуютно!

— Да нет, ничего, — отвечали, выходя наружу, сопровождавшие его люди.

Явившись к нам однажды, ками стал приезжать все чаще, и все с одной и той же просьбой. Я же говорила ему только:

— Здесь, хотя и без особого желания, все будет исполнено как надо, если Вы будете иметь на то разрешение господина.

— Но, ведь, можно считать, что у меня уже есть разрешение, — горячился он, — господин определенно называл конец этой луны. За эти двадцать с лишним дней, наверное, уж один-то благоприятный день был!

К счастью, мой сын, состоя на службе в Ведомстве Правой дворцовой конюшни, должен был готовиться к участию в празднике святилища Камо, и я только об этом и думала. Ками ожидал окончания праздника. Но наши волнения по поводу сына оказались напрасными: он не смог пойти в святилище, потому что накануне осквернился, увидев дохлую собаку[25].

И снова, о чем бы ни заходил разговор, ками принимался за свое. Сын от него только и слышал:

— Ну, скажите своей матушке понастойчивее: «Господин уже вымолвил свое слово!»

Тогда я послала Канэиэ письмо: «Почему ками постоянно говорит об этом? Он очень надоел мне со своими разговорами, поэтому напиши ответ, который я могла бы показать ему». Ответ пришел: «Я так и думал. За хлопотами по поводу нашего сына мне казалось, что это случится еще не скоро; теперь же я думаю, что мы вернемся к разговору после окончания полосы запретов, в восьмую луну, — если душевные устремления ками не изменятся».

Когда я получила письмо, то почувствовала большое облегчение. «Вот как полагает господин, — написала я ками, — разве не говорила я Вам, что в таком деле спешка не помогает определить надлежащее время?». Ответа я не получила, но через некоторое время ками явился сам.

— Я приехал довести до Вашего сведения, что я крайне рассержен.

— Что случилось? Вы говорите очень громко. Пожалуйте в помещение, — заметила я ему.

Входя внутрь, ками говорил моему сыну:

— Хорошо… Я приезжал сюда и днем и ночью, а теперь желанный миг отодвигается все дальше и дальше!

Собираясь уходить, ками попросил тушечницу и бумагу. Перед уходом написал на бумаге стихотворение, скатал и оставил для меня. Я прочла:

«Что же мне делать? Вынужден покориться. Вечером приеду опять», — было написано там.

Письмо было даже читать стыдно. Ответ я написала сразу и послала ему вслед:

Вечером двадцать второго числа, того самого дня, который был выбран некогда для свадьбы, ками вновь приехал с визитом. На этот раз, в отличие от прежнего, он был очень сосредоточен. Его осуждающий вид казался мне очень утомительным.

— Позволение господина, — говорил он, — не привело к цели. За это время все отодвинулось еще дальше. Подумайте, можете ли вы что для меня сделать?

— О чем вы думаете, что тут можно сделать? Ужели за это долгое время, о котором вы говорите, стала я смотреть на девочку как на женщину?

— Какою бы она ни была, я хотел бы с нею побеседовать.

— Это совершенно невозможно. Она еще в том возрасте, когда не встречаются наедине.

После этих слов ками, судя по голосу, особенно опечалился:

— Грудь моя сжимается от волнения. Может быть, позволите мне побыть хоть за этой бамбуковой шторой, и я сейчас же уйду. Я тогда буду по капле приближаться к цели. Проявите, пожалуйста, заботу! — и с этими словами он положил свою руку на штору.

Это было не вполне учтиво, но я сделала вид, что ничего не видела и не слышала, и сухо произнесла:

— Стало уже поздно. Вам обычно по ночам приходят такие мысли, не правда ли?

— Я не думал, что встречу такой холодный прием. Мне стыдно очень, все неожиданно… Думал — вы меня обрадуете… Свиток календаря и то зависит от спицы, на которую намотан. Я наговорил вам много плохого. Испортил вам самочувствие.

Он произнес это так удрученно, что я, в порыве сострадания, сказала:

— Так ли уж все безнадежно?! Представьте себе, что все это время Вы заняты службой при экс-императоре или при дворе.

— Но эта мысль для меня совершенно невыносима! — в унынии воскликнул ками, и в голосе его не было никакого оживления.

Я затруднилась с ответом и под конец уже только молчала. Ками же произнес:

— Весьма сожалею, я испортил вам настроение. В таком случае, более я не затрудню вас, не заставлю себя слушать. Еще раз выражаю сожаление.

Сказавши это, ками смиренно сложил щепоткой пальцы и, помолчав, через некоторое время встал. Когда он уходил, я велела дать гостю факел, но мне сказали:

— Не захотел взять ничего.

Мне было жаль его. На следующее утро я написала ему: «К большому сожалению, возвращались Вы без факела; надеюсь, все обошлось благополучно.

Мне очень жаль».

С тем же посыльным ками прислал ответ:

Примите мои сожаления и свидетельство в получении Вашего послания».

Несмотря на то, что вчера ками показал такую выдержку, на следующий же день он вновь подъехал к моим воротам со словами: