— Это как получится, — ответил он, — дело ведь не решено окончательно, поэтому может быть, закончив их загибать, я начну считать сначала. Как бы это посреди срока вырвать середину из календаря господина!
Мне показалась эта мысль забавной:
— Диких гусей заставить пораньше вернуться домой! — произнесла я в ответ и искренне рассмеялась.
Потом я вспомнила блестящий вид Канэиэ и сменила тон:
— Если говорить откровенно, дело не только в этом. Есть еще одно причина, по которой мне трудно обратиться к господину.
— Да в чем же дело? Как бы мне хотелось узнать! — Такими словами он столько раз укорял меня, что я решила объяснить ему, как все обстоит на самом деле, но подумав, что передать это будет непросто, взяла последнее письмо Канэиэ, оторвала те места, которые не желала показывать, а остальное протянула, сказав:
— Я чувствую, что нехорошо показывать письмо вам, но хочу лишь, чтобы вы поняли, как мне трудно говорить об этом.
Он вышел с письмом на открытую галерею и долго читал его при неверном свете луны, потом вошел в помещение со словами:
— Написанное совершенно сливается с тоном цветной бумаги и его не различить. Если позволите, я посмотрю его днем.
— Да я сейчас же порву это письмо.
— Немного еще подождите, не рвите, — попросил ками, не показывая вида, что он хотя бы приблизительно рассмотрел, что здесь написано, и добавил:
— Мне говорят, что, поскольку подходит срок дела, с которым я так надоедаю вам, я должен быть осмотрительнее. Не станет ли это навевать на вас уныние?
Время от времени он читал вслух какие-то стихи, но так, чтобы не слышно было, о чем. Наконец, уходя, ками сказал:
— Завтра нужно идти на службу. Помощника о его делах я велю известить. А теперь позвольте откланяться.
Вечером, когда я уже лежа просмотрела у себя на подушке письмо, которое показывала ками, я с удивлением обнаружила, что в нем отсутствовали (кроме того, что оторвала я вчера) и другие куски, и среди них — те места, где на обороте были наброски моего стихотворения «Какой же это жеребенок?!»
Рано утром в адрес моего сына от ками пришло письмо: «Я простудился, и, как уже доводил до Вашего сведения, не смогу навестить Вас. Пожалуйста, приезжайте сюда около часа Лошади». Подумав, что ничего особенного, по обыкновению, не произошло, сын не стал торопиться с отъездом. И тут принесли письмо мне. Оно было написано тщательнее, чем обычно, и в нем были такие трогательные слова: «Насколько возможно скоро я хотел поговорить с Вами, но мне было очень неудобно настаивать на своей просьбе… Вчерашнее письмо действительно читать было трудно. Специально говорить обо мне господину Вам тоже было бы тяжело, но я прошу в разговоре с ним как бы случайно коснуться мимолетной моей сущности, чтобы он хотя бы в мыслях проникся ко мне сочувствием».
Я не увидела в его письме ничего такого, что требовало бы ответа, и не стала отвечать. Но на следующий день мне сделалось жаль автора письма, он показался мне еще таким юным, и я написала ему: «Вчера я не отправила Вам ответ, потому что здесь кое-кто соблюдал религиозное воздержание, а кроме того, уже совсем стемнело, так что вышло это, как говорится, не по моей воле. Я подумала о возможности время от времени касаться в разговорах с господином Вашего дела и решила, что в моем положении такой возможности не представится. Разве я не согласна с припиской, которую сделали Вы от всего сердца?! Относительно цвета бумаги: не думаете ли Вы, что письмо господина было бы трудно читать даже днем?»
Как раз в то время, как я приготовилась послать это письмо, в доме у меня стали собираться буддийские монахи, и я спешно отправила посыльного.
Рано поутру от ками пришло письмо: «Дома у меня все время были посторонние люди. А потом уже стемнело, да и посыльный Ваш ушел.
В печали
Провожу все дни.
И превратился в тень,
В которой впору скрыться
И кукушке.
Что мне делать? Что же касается нынешнего вечера, примите мои извинения!» — было в его письме. Я ответила: «Вчера я была пожалована Вашим ответным письмом. Странно, что Вы так извиняетесь.
Отчего
Настолько Вы печальны? —
Я ведь слышала,
Вы не из тех,
Кто прячется в тени!»
Написав это стихотворение, я замазала его тушью и на полях начертала: «Не кажется ли и это Вам удивительным?»
Примерно в ту же пору мне сообщили, что изволил почить глава Левой половины столицы. Ко всему прочему я пребывала в глубоком воздержании, иногда укрывалась в горном храме и время от времени получала письма. С тем завершилась шестая луна.
Наступила седьмая луна, и появилось ощущение, что восьмая приближается. Я не переставала думать о девочке, за которой я присматривала: она еще очень молода, как с нею быть? Теперь исчезли даже мысли о моих отношениях с Канэиэ.
И вот наступили десятые числа седьмой луны. Ками находился в большом нетерпении и, наверное, во всем полагался на меня, как вдруг одна дама сообщила мне:
— Все вокруг судачат о том, что-де глава Правых дворцовых конюшен умыкнул чужую жену и укрывается с нею в некоем месте — такая глупость!
Я выслушала ее с бесконечным облегчением.
Седьмая луна заканчивалась. В то самое время, когда я думала, что ками озабочен тем, как сложатся его дела, он вдруг проявил свою натуру таким вот странным образом! И снова от него пришло письмо. Я посмотрела, — оно было написано так, словно я задавала ему вопросы. «Видимо, я опять не к месту. Я неожиданно тревожу Ваш слух, но подходит восьмая луна. Вообще-то я хотел уведомить Вас совсем о другом деле, тем не менее…» — было там. В ответ я написала: «Вы пишете: „Неожиданно“. Что это значит? „Совсем другое дело“, — пишете Вы, и я вижу, что Вы не изволите страдать забывчивостью, и это весьма меня успокаивает».
Наступила восьмая луна. Кругом заговорили, что начинается-де эпидемия оспы. Около двадцатого числа болезнь подошла совсем близко. Не сказать, как тяжело заболел мой сын. Не зная, что делать, я готова была сообщить об этом его отцу, с которым совсем уже перестала общаться; чувства мои пришли в расстройство, и я не знала, что предпринять. «Может, лучше сделать так?» — подумала я и сообщила о происходящем в письме. Ответ был очень резким. Потом Канэиэ присылал узнать на словах, как идут дела. Когда я увидела, что о здоровье сына приходят справиться и не особо близкие люди, душевные страдания мои увеличились многократно. Часто приходил ками, глава Правых дворцовых конюшен, не видя в своих посещениях ничего зазорного.
В начале девятой луны сыну сделалось легче. Дожди, которые начались в двадцатых числах восьмой луны, в ту луну так и не прекратились, шли так, что сделалось сумеречно; казалось, что Накагава готова слиться с большой рекой в один общий поток, и я даже думала, что течением вот-вот унесет мой дом. Все вокруг очень тревожились. Поле с ранним рисом, что расположено возле ворот, еще не было убрано — рис брали понемногу, чтобы поджарить, в редкие перерывы между дождями.
Эпидемия оспы бушевала повсюду. Разнесся слух, что в шестнадцатый день той луны от нее умерли два генерала, сыновья Первого министра, что жили на Первом проспекте. Едва я представлю это себе, душа переполняется переживаниями. А когда я впервые услышала об этом, испытала радость, что мой сын поправляется. И хотя он действительно шел на поправку, без особой нужды наружу не выходил.
После двадцатого числа принесли очень теперь редкое письмо от Канэиэ: «Как сын? Здесь все уже поправились, почему же он не показывается? Меня это беспокоит. Из-за того, что ты, кажется, невзлюбила меня, я не стану избегать тебя: время, когда мы старались переупрямить друг друга, миновало. Было между нами и такое, чего не забудешь». Меня удивила подобная теплота. В ответ я написала только о сыне, о котором он спрашивал, а на полях приписала: «Наверное, действительно, так и есть — ты все перезабыл».
В тот день, когда сын стал выезжать, на дороге он повстречался с той дамой, которой посылал письма. Каким-то образом случилась такая неловкость, что сцепились спицы колес их экипажей. На следующий же день он отправил ей письмо: «Вчера вечером я и не знал, что так получится. И вот:
Проходит время,
Крутятся колеса экипажей.
И я подумал —
Вот он, случай:
Встретились они!»
Дама взяла это послание, прочла и возвратила назад, снабдив прилично случаю особой пометой, а на полях написала довольно посредственным почерком: «Ничего подобного. Это была не я. Не я!» Мне это было не по нраву.
