даже привел полный перевод “Рассказа об искусном шутнике” (№ 29), который своим сюжетом напомнил ему немецкие средневековые шванки. Это был, таким образом, первый перевод из книги Видьяпати на европейский язык [453]. Впрочем, заметка Брокгауса могла быть известной лишь специалистам.
В 1935 г. сэр Джордж Грирсон, знаменитый лингвист, исследователь языков Индии [454], опубликовал в Лондоне свой перевод “Испытания человека” на английский язык [455]. Сэр Джордж много занимался наследием Видьяпати. В 1870—1880-х годах он работал администратором именно там, где было некогда написано “Испытание человека” — в северном Бихаре (Митхиле) [456]. В отличие от Брокгауса, Грирсон переводил уже не с рукописи, а с печатного издания, вышедшего в конце 1880-х годов в самой Митхиле [457]. Свой перевод Грирсон сопроводил очень компетентным и информативным предисловием, но от каких-либо “читательских” оценок переведенного текста почти демонстративно уклонился, написав лишь следующее: “Я перевел эти рассказы (these stories) в надежде, что их сочтут полезными (sic! — С.С.) не только те, кто изучает восточную литературу, но и те, кто интересуется общим предметом фольклора (the general subject of folklore)” [458].
Примечательно, что Грирсон не перевел (а лишь кратко пересказал) два “рассказа” Видьяпати: “О человеке опытном” (№ 39) и “О распутном плуте” (№ 40). Очевидно, как человек “викторианского” воспитания, Грирсон счел эти “рассказы” недостаточно “нравственными”.
Перевод Грирсона в целом, несомненно, “полезен” для исследователей литературы и фольклора, но, будучи несколько тяжеловесным и архаичным по своему языку, сколько-нибудь широкого читательского интереса он, по-видимому, не вызвал — и более никогда не переиздавался [459].
Теперь вниманию читателей предлагается полный перевод “Испытания человека” на русский язык [460] (таким образом, это и первый полный перевод книги вообще на какой-либо из языков Европы). Переводчик надеется, что этот перевод окажется и полезным, и интересным как специалистам, так и более широкому кругу читателей.
Во вступительных строфах к “Испытанию человека” автор, Видьяпати, как бы предвосхищая современные западные теории о многозначности текстов, говорит о разных категориях потенциальных читателей книги и о том, что каждая категория может найти в ней нечто интересное и/или полезное для себя, т.е. прочесть ее по-своему: “юнцов неискушенных” книга призвана “научить уму и мудрости”, “искусным в наслажденьях горожанкам” книга должна “принести радость” иного рода, а “ученый, разум просветливший”, может “обратить слух” к той же книге или “ради мудрости благих речений”, или “ради сладости повествованья” (т.е., говоря по-нашему, ради эстетического удовольствия).
В последней из заключительных строф Видьяпати говорит, что его книга — это “труд о трудной мудрости царя”, как бы указывая на еще одну категорию потенциальных читателей [461].
Разных читателей может обрести и русский перевод “Испытания человека”.
Вероятно, будут и такие, которые, не вникая в дальнейший текст послесловия и лишь иногда обращаясь к примечаниям (за разъяснением экзотических слов), прочтут этот перевод просто как сборник достаточно занимательных повествований, не слишком задумываясь об их историко-культурной принадлежности.
Иным будет восприятие специалистов (историков, филологов и т.д.), особенно тех, кто так или иначе занимается культурой Индии (Южной Азии). Для таких читателей “Испытание человека” — это своего рода исторический источник, ценное свидетельство об индийской (южноазиатской) культуре в один из драматических, переломных периодов ее истории; к тому же свидетельство, созданное незаурядной личностью, незаурядным художником слова.
Особый интерес эта книга представляет для тех, кто занимается сравнительным изучением различных литератур и культур: в “Испытании человека” черты культурно специфичные наглядно сочетаются с чертами “универсальными” (“общечеловеческими”, “мировыми”). И еще: в этом тексте можно усмотреть — как бы в неразвернутой, не вполне развитой форме — те потенции литературы и культуры, которые нашли куда более яркое выражение в Европе, а в Индии (Южной Азии) большей частью так и остались до сих пор далеко не полностью реализованными. Поэтому книга Видьяпати “выводит” нас на важные проблемы сравнительного культуроведения.
Для сегодняшних индийцев (а также пакистанцев, бангладешцев и, может быть, непальцев) “Испытание человека” — книга во многом современная, даже злободневная (по крайней мере в некоторых своих аспектах), затрагивающая ряд проблем, актуальных в Южной Азии и по сей день (прежде всего — проблему взаимоотношений между индусами и мусульманами) [462].
Все эти свойства книги будут значимы и для тех взыскательных читателей-неспециалистов, которые захотят при чтении сочетать моменты “эстетические” с моментами познавательными, которые захотят прочитать “Испытание человека” как текст из иной культуры и воспринять и понять его во всей его инаковости, непохожести на знакомое и привычное. Такие читатели будут, вероятно, ожидать от послесловия авторитетных (“научных”) разъяснений, как именно надо читать и понимать данный текст. Но исходное разъяснение должно быть таково: современная наука (точнее было бы сказать: пост-современная, post-modem), как правило, отказывается от однозначных толкований текстов (во всяком случае тех, которые мы относим к разряду “художественных”) и предлагает не “единственно верные интерпретации”, а лишь различные подходы к восприятию текстов, различные “стратегии понимания”.
С.С. Аверинцев однажды не без лукавства определил филологию как “службу понимания” [463]. Дело осталось за малым — определить, что такое “понимание”. В западной философской традиции природа того, что называется “пониманием”, давно уже стала предметом размышлений и анализа. В XIX—XX вв. размышления на данную тему относят в основном к философской дисциплине под названием “герменевтика”, у нас, к сожалению, не получившей пока должного развития [464]. Здесь нет ни возможности, ни необходимости рассматривать проблему понимания в целом сколько-нибудь подробно. Для дальнейшего важно подчеркнуть лишь два момента.
Во-первых, понимание большей частью предполагает соотнесение понимаемого (т.е. объекта понимания) с некими более широкими контекстами, уяснение места этого объекта в более общих структурах мышления и реальности.
Во-вторых, более полное и продуктивное понимание — это понимание рефлектирующее, т.е. такое, которое направлено не только на понимаемое, но и на само себя, на сам процесс понимания, на его контекст, на те препятствия и трудности, которые возникают в ходе этого процесса.
Применительно к нашему конкретному случаю прежде всего, пожалуй, стоит заметить, что перевод индийского текста на европейский язык (а также чтение и восприятие такого перевода) — это попытка межкультурной коммуникации, межкультурного понимания, т.е. попытка понять и истолковать текст одной культуры в терминах культуры иной, причем очень иной. И, может быть, одна из главных трудностей здесь — неосознание всей трудности этой задачи.
Дело в том, что мы “под кровлею отеческой” унаследовали (да еще в довольно упрощенной, даже изуродованной форме) такие черты европейского сознания XIX в., которые можно назвать “однолинейным историзмом” и “культурным монизмом”.
