Вдруг гляжу, цветы на вишне ручной работы. Но они сверкали чудесными красками ничуть не хуже настоящих! Изумительное мастерство!
Было грустно думать, что они погибнут при первом же дожде.
На том месте, где был воздвигнут дворец, раньше стояло много маленьких домишек, и потому сад еще был беден деревьями, но сам дворец восхищал своей изысканной красотой.
Вскоре пожаловал его светлость канцлер. На нем были серые с синим отливом шаровары, украшенные плотно вытканным рисунком, и кафтан «цвета вишни», поверх трех пурпурных одежд.
Дамы, во главе с императрицей, блистали великолепными нарядами из гладких или узорчатых тканей всех оттенков цветущей сливы — от густого до светлого. Китайские накидки на них были весенних цветов: «молодые побеги», «зеленеющая ива», «алые лепестки сливы».
Господин канцлер сел перед императрицей и начал с ней беседовать.
О, если бы я могла хоть на короткий миг показать эту сцену людям, обитающим вдали от дворца! Пусть бы они своими ушами услышали, как превосходно отвечала государыня!
Поглядев на придворных дам, канцлер сказал:
— Что еще осталось пожелать вам в этой жизни, ваше императорское величество? Сколько замечательных красавиц окружает вас, глядеть завидно! И нет среди них ни одной низкорожденной. Все — дочери знатных семейств. О, какая великолепная свита! Прошу вас, будьте милостивы к вашим придворным дамам. Но если б они только знали, что у вас за сердце! Тогда лишь немногие согласились бы служить вам. А я ведь, несмотря на вашу низменную скупость, верой и правдой служил вам с самого вашего дня рождения. И за это время вы хоть бы обноски пожаловали мне со своего плеча! Нет, уж я вам в глаза все выскажу.
Он насмешил нас до слез.
— Но ведь это святая истина. По-вашему, я глупости болтаю? Как вам не совестно потешаться надо мной! — воскликнул канцлер.
В это время вдруг явился какой-то секретарь министерства церемониала с посланием от императора к императрице. Дайнагон Корэтика принял письмо и подал своему отцу. Развернув его, канцлер сказал:
— До чего приятное послание! Прочесть, что ли, если будет дозволено?
Но, взглянув на дочь, добавил:
— О, какой гневный вид! Словно я совершаю святотатство! — и отдал письмо.
Государыня взяла его, но не торопилась развернуть. Как спокойно и уверенно она держалась!
Одна из фрейлин вынесла откуда-то из глубины покоев подушку, чтобы усадить на нее императорского посла, а три-четыре других остались сидеть возле церемониального занавеса, поставленного перед императрицей.
— Пойду распоряжусь, чтобы послу выдали награду, — сказал канцлер.
После того как он ушел, императрица принялась читать послание. Потом она написала ответ на тонкой бумаге, алой, как лепесток сливы, под цвет ее наряду.
«Но увы! — подумала я с сожалением. — Никто не сможет даже отдаленно представить себе, до чего хороша была императрица, кроме тех, кто, как я, видел ее в этот миг своими глазами».
Пояснив, что сегодня особый день, канцлер пожаловал в награду посланному женский церемониальный наряд вместе с длинной одеждой цвета алой сливы.
Была подана закуска, и гостю поднесли чарочку, но он сказал дайнагону Корэтика:
— Сегодня у меня очень важные дела. Господин мой, прошу меня извинить, — и с этими словами покинул нас.
Юные принцессы, дочери канцлера, изящно набеленные, не уступали никому красотой своих нарядов.
Госпожа Третья[367], Микусигэдоно, была ростом повыше госпожи Второй и выглядела настолько взрослой, что хотелось титуловать ее «сударыня».
Прибыла и ее светлость, супруга канцлера, но сейчас же скрылась позади церемониального занавеса, к большому сожалению новых фрейлин, еще не имевших случая увидеть ее.
Придворные дамы собрались тесным кругом, чтобы обсудить, какой наряд и какой веер лучше всего идут к сегодняшней церемонии. Каждая надеялась затмить всех остальных.
Вдруг одна заявила:
— А зачем я буду голову ломать? Надену первое, что под руку попадется.
— Ну, она опять за свое! — с досадой воскликнули другие дамы.
Вечером многие фрейлины отправились к себе домой, чтобы приготовиться к торжеству, и государыня не стала их удерживать.
Супруга канцлера навещала императрицу каждый день и даже иногда ночью. Юные принцессы — сестры государыни — тоже часто наведывались к ней, и в ее покоях все время царило приятное оживление. Из дворца императора ежедневно являлся посол.
Дни шли, и цветы на вишне ничего не прибавили к своей красоте, но выгорели на солнце и потускнели. Вид у них стал самый жалкий.
А когда они ночью попали под дождь, на них совсем уж нельзя было смотреть.
Рано утром я вышла в сад и воскликнула:
— Вот уж не скажешь теперь про цветок вишни, «светлой росой увлажненный[368]», что он похож на лик красавицы…
Государыня услышала меня и пробудилась.
— В самом деле, мне показалось ночью, будто пошел дождь. Что случилось с цветами? — встревоженно вопросила она.
Как раз в эту минуту из дворца канцлера явилась толпа людей его свиты и разных челядинцев. Подбежав к вишневому дереву, они стали срывать с него ветки самодельных цветов, тихо переговариваясь между собой:
— Господин наш велел нам все убрать, пока еще темно. А солнце уже встает. Какая досада! Скорей, скорей! Поторапливайтесь.
Я глядела с любопытством. Если б это были люди, сведущие в поэзии, я бы напомнила им слова поэта Канэдзу`ми[369]:
Хоть говори, хоть нет.
Ветку цветущей вишни'
Я все равно сорву..
Вместо этого я громко спросила:
— Кто там крадет цветы? Не смейте, нельзя.
Но они со смехом убежали, таща за собой ветки.
Я подумала, что канцлера посетила счастливая мысль. В самом деле, кому приятно глядеть, как некогда столь прекрасные цветы вишни обратились в мокрые комки и прилипли к дереву?
Вернувшись во дворец, я никому не сказала ни слова о том, что видела.
Скоро явились женщины из ведомства домашнего обихода и подняли решетчатые створки ситоми. Женщины из службы двора прибрали покои. Когда они управились с работой, императрица поднялась со своего ложа.
Она сразу заметила, что цветов на вишне больше нет.
— Ах, странное дело! Куда исчезли цветы? — удивилась государыня. — Ты как будто крикнула утром: «Воры крадут цветы!» Но я думала, что унесут всего несколько веток, беда невелика. Видела ли ты, кто они?
— Нет, — ответила я, — было слишком темно. Только смутно двигались неясные тени… Мне показалось, будто какие-то люди воруют цветы, и я прикрикнула на них.
— Но все же, если б это были воры, — заметила императрица, — вряд ли они похитили бы все цветы до единого. Скорее всего, мой сиятельный отец приказал потихоньку убрать самодельные цветы.
— Что вы, как это возможно? — возразила я. — Нет, во всем виноват весенний ветер.
— Ах, вот как ты заговорила! Значит, что-то скрываешь. Видно, боишься бросить тень на его светлость.
В устах императрицы остроумный ответ не редкость, но все же я пришла в восхищение.
Тут показался канцлер, и я скрылась в глубине покоев из страха, что он увидит мой еще помятый сном «утренний лик»[370].
Не успел канцлер войти, как изумленно воскликнул:
— Что я вижу! Пропали цветы на вишне. Вот новость! Но как вы не устерегли их? Хороши же ваши фрейлины, нечего сказать! Спят мертвым сном и не знают, что делается у них под носом.
— Но мне сдается, что об этом «узнал ты раньше меня»[371], — тихонько прошептала я. Канцлер поймал мои слова на лету.
— Так я и думал, — заявил он с громким смехом. — Другие и не заметили бы! Я боялся только госпожи сайсё и вас.
— Да, верно, — подтвердила императрица с очаровательной улыбкой. Сёнагон знала правду, но старалась меня уверить, что всему виной весенний ветер.
— Ну, она обвиняла его напрасно. — И канцлер с утонченным изяществом начал декламировать стихотворение:
Время пришло возделать[372]
Даже поля на горах.
[Не обвиняй же его,
Этот ветер весенний,
Что сыплются лепестки.]
Ах, досадно все же, что мои люди не убереглись от чужих глаз. А я-то наказывал им соблюдать осторожность. Уж очень зоркие стражи здесь во дворце.
И он добавил:
— Но Сёнагон очень удачно сказала про весенний ветер, — и снова начал декламировать: «Не обвиняй же его…»
Императрица молвила с улыбкой:
— В нескольких простых словах она хорошо выразила свое сердечное огорчение. Какой страшный вид был у нашего сада сегодня утром!
Молодая дама по имени Ковакаги`ми тоже вставила слово:
— Ведь что ни говори, а Сёнагон первая все заметила. И еще она сказала: только настоящий цветок вишни прекрасен, «светлой росой увлажненный»… а самодельные цветы погибнут.
