“обрамленной повести”, написанной на фарси [655].
И к литературе урду, и к литературе хинди относятся еще две обработки “обрамленных повестей”: “Двадцати пяти рассказов Веталы” (“Байтал-пачиси”, 1805) и “Тридцати двух историй царского трона” (“Синхасан-баттиси”, 1805) — также созданные для Колледжа Форта Уильяма [656]. В работе над обеими книгами принимал участие Лаллу-джи Лал (ок. 1763 — 1825), более всего известный как автор “Прем-сагара” (“Океана любви”), прозаического (со стихотворными вставками) переложения на хинди десятой книги “Бхагавата-пураны” [657]. Перу Лаллу-джи Лала принадлежит и обработка “Хитопадеши” (на языке брадж) под названием “Радж-нити” (“Царская наука мудрого поведения”, 1809).
На бенгальский язык для Колледжа Форта Уильяма была дважды переложена “Хитопадеша”, причем второй раз (в 1808 г.) — автором по имени Мритьюнджай (по-бенгальски — Мриттунджой) Видьяланкар (1762—1819), которого иногда называли “отцом бенгальской литературной прозы”. Он же переложил на бенгальский “Тридцать две истории царского трона” (1802). Некий Чондичорон Мишра переложил на бенгальский (с фарси) “Сказки попугая” ( 1805) [658]. Наконец, уже в 1847 г. знаменитый бенгальский просветитель Ишварчандра Видьясагар (1820—1891) создал свою версию “Рассказов веталы” (используя и санскритские образцы, и переложение на хиндустани 1805 г.), которая, по словам современного бенгальского филолога Шукумара Шена, стала “вехой в истории бенгальской прозы” [659].
Ни в первой половине XIX в., ни позже в Индии, насколько нам известно, не возникло сколько-нибудь выдающихся оригинальных произведений “обрамленного” типа. Индийские литературы в начале XIX в. как бы “повторили пройденное”, создав новые версии старых “обрамленных повестей” (но на “новом витке спирали” — на новых языках), а затем не перешли к созданию не только своих “Декамеронов” или “Кентерберийских рассказов”, но даже своих книг типа “Графа Луканора” или “Ста новых новелл” — миновали эти стадии развития. Во второй половине XIX в. развитие повествовательной прозы на важнейших новых индийских языках связано было в основном со становлением жанра романа, заимствованного из Европы (хотя при этом могли отчасти использоваться и некоторые собственные традиции) [660].
Таким образом, можно сказать, что Видьяпати в первой половине XV в., сочинив свою собственную, во многом оригинальную “обрамленную” книгу (а не еще одну версию какой-нибудь прежней “обрамленной повести”), оказался “впереди” (в “стадиально-типологическом” отношении) индийских авторов первой половины XIX в. Не этим ли, среди прочего, следует объяснять тот факт, что, хотя “Испытание человека” в начале XIX в. было дважды переведено на бенгальский язык для того же Колледжа Форта Уильяма (причем первый раз — самим Мритьюнджаем Видьяланкаром!), эти переводы не получили, судя по всему, большого резонанса в последующей бенгальской литературе, а перевод Мритьюнджая был вообще забыт? [661]
Выше приводились слова З.И. Плавскина о том, что Хуан Мануэль, автор “Графа Луканора”, (вместе с некоторыми другими испанскими авторами XIV в.) как бы “перебрасывал мостик в будущее”. Видьяпати своим “Испытанием человека”, пожалуй, тоже создавал своего рода “мостик в будущее” (и в плане литературной формы, и, как знать, может быть даже в плане мировоззренческом), но только этот “мостик” в Индии не пригодился, не был использован ни в свое время, ни даже в XIX столетии. История культуры пошла другими путями.
Наше понимание книги Видьяпати можно надеяться углубить и “усилить”, если мы обратимся к той области научных исследований, которая по-немецки называется “Erzählforschung”, а на других языках (в том числе и на русском) пока как будто не имеет общепризнанных наименований [662].
“Erzählforschung” формируется и растет преимущественно на основе того, что по-немецки называют “Märchenforschung” (“сказковедение”), — дисциплины, первоначальное становление которой обычно связывают с именами братьев Гримм, Якоба (1785—1863) и Вильгельма (1786—1859), а также с именем упомянутого выше Теодора Бенфея (1809—1881), переводчика и исследователя “Панчатантры”. История “сказковедения” — это и увлекательная, и поучительная (как сама сказка) история гуманитарной научной дисциплины, возникшей в контексте европейской культуры начала XIX в. и затем развивавшейся в тесной связи как с важнейшими интеллектуальными течениями, так и с общественно-политическими страстями европейского мира [663]. И “Märchenforschung” (“сказковедение”), и более широкую дисциплину “Erzählforschung” (“повествоведение”, “повествознание”) можно рассматривать как составные части общего и сравнительного культуроведения (т.е. сравнительного изучения различных культур) [664].
Предметом исследования в “повествоведении” являются разного рода повествования (и близкие по типу тексты), как бытующие (бытовавшие) в устной традиции, так и зафиксированные письменно. Наличие тех или иных повествований и, следовательно, потребность в оных относятся, очевидно, к числу универсалий культуры, т.е. те или иные повествования (и практика их устного рассказывания и/или письменного изложения для будущего чтения) засвидетельствована практически во всех достаточно развитых человеческих сообществах [665]. Первоначально из всех видов повествований едва ли не наибольшее внимание исследователей привлекали к себе так называемые сказки (по-немецки: Märchen) и родственные им “басни” [666], но в наши дни эти виды — лишь одни из многих других, которыми занимается “повествознание”.
Европейское “сказковедение” первоначально изучало “сказки” (как устно бытовавшие, так и дошедшие в письменном виде) преимущественно народов Европы, а также различные письменные сборники повествований, пришедшие с Востока, точнее из Индии и из стран ислама (“Панчатантру”, “1001 ночь” и т.п.). Среди прочего поражал воображение и требовал каких-то объяснений тот факт, что у разных народов, даже весьма отдаленных друг от друга, бытовали очень похожие повествования (“сказки”); в частности, обнаруживались многие черты подобия между повествованиями, засвидетельствованными в восточных письменных сборниках, и теми, что существовали в Европе, как в устном бытовании, так и в письменных, литературных сочинениях. Исследования “сказковедов” показали, что Европа, мир ислама и Индия (Южная Азия) в том, что касается повествований, образуют как бы единое “информационное пространство” [667].
В XIX в. ученых больше всего занимали проблемы происхождения и развития повествовательных сюжетов (в том числе и проблема происхождения сходств между ними). Выдвигались различные теории, ни одна из которых, с точки зрения нынешних критериев, не оказалась вполне удовлетворительной (хотя каждая, вероятно, заключала в себе некую долю истины) [668].
К концу XIX в. сложилась так называемая финская школа фольклористики, которая поставила перед собой задачу проследить конкретную историю видоизменений сказрчных сюжетов в процессе их “блужданий” во времени и пространстве [669]. Чтобы как-то ориентироваться во множестве собранных к началу XX в. европейских сказок, финский ученый Антти Аарне (1867—1925) составил “Указатель сказочных типов” [670] (основанный главным образом на финских, датских и немецких собраниях сказок [671]). Понятие “тип” — это, выражаясь языком современного науковедения, теоретический конструкт: сюжеты, которые можно счесть достаточно сходными, подобными друг другу, объединяются в группу, которая получает обозначение
