перекликается с “Рассказом о человеке безрассудном” (№ 41) [803]. Не пытался ли Видьяпати в этих новеллах дать (может быть, подсознательно) своего рода объяснение тому факту, что пришельцы-мусульмане установили свое господство над Северной Индией? Не следует ли толковать эти новеллы как своего рода притчи, как повествования символические [804]?
Хитрость и упорство в достижении своей цели — у мусульман, безрассудство и предательство — среди индусов. Не превращаются ли у Видьяпати эти повествовательные “мотивы” в некие символические обобщения, подобные тем, что мы называем “историческими причинами”? Это опять такие вопросы, которые скорей всего приходится оставлять без ответов.
Не менее интересные вопросы возникают и в связи с композицией книги Видьяпати как единого целого. Вряд ли следует думать, что разнообразные сюжеты, составляющие “Испытание человека”, расставлены в книге как попало, без всякого порядка и умысла. Разумеется, в книге есть, как уже говорилось выше, явная композиция, причем сделанная с некоторым фокусом: вслед за тремя частями, посвященными трем типам “настоящих людей”, идет четвертая часть, которая в свою очередь тоже построена по схеме “три плюс один” (три “цели человеческого существования” в рамках земного бытия и четвертая цель, “мокша” — за пределами бытия) [805].
Но, кроме этой явной (эксплицитной) композиции, в “Испытании человека”, несомненно, есть и какие-то более скрытые композиционные структуры, образуемые, например, перекличками между отдельными “мотивами” или даже сюжетами “рассказов”. Выше уже шла речь о нескольких таких перекличках: между самым первым и самым последним “рассказами” книги (в обоих случаях герои воочию встречаются с божеством); между “рассказом” № 2 и “рассказом” № 41 (перекликаются и ситуации в целом, и конкретные описания гибели героев); между “рассказом” № 29, завершающим третью часть книги, и “рассказом” № 44, завершающим четвертую часть и всю книгу (в обоих случаях “удачный” дискурс героя приводит его к “спасению”). В “рассказе” № 44 герой (Бхартрихари) обретает мокшу (освобождение от бытия). Это как бы логическое завершение книги. Но в ней есть и еще один случай достижения мокши — искусным актером. Происходит это в “рассказе” № 23, расположенном в самом центре книги. Подобных перекличек, образующих как бы “нервную систему книги” [806], можно отыскать еще немало.
Но, пожалуй, главный “нерв” книги — это тема (или “мотив”) “испытания”. Вынесенная в заглавие, эта тема как бы пронизывает насквозь всю книгу, каждый ее рассказ. Причем в каждом “рассказе”, как правило, “испытанию” (в том или ином смысле) подвергается не только “заглавный” герой, но и другие персонажи (даже иногда неодушевленные, а то и абстрактные объекты: например, поэма Шрихарши — в “рассказе” № 10, любовь — в “рассказе” № 38 и даже сама дхарма — в “рассказе” № 18). Многие “рассказы” повествуют как бы о целой системе взаимных “испытаний” персонажей. В одиннадцати “рассказах” (ровно в четверти от общего числа!) появляются (иногда даже более одного раза) и слова того же корня, что и “заглавное” слово pariksâ — ‘испытание’ [807]. Автор время от времени как бы напоминает читателю о сквозной теме книги.
Рассмотрим внимательней само название книги: “Пуруша-парикша” (“Pumsa-paflksa”). В этом санскритском сложном слове прежде всего есть характерный звуковой “фокус”: во второй части — те же три согласные (и в том же порядке), что и в первой части, — плюс еще одна. Снова схема “три плюс один”. Как и многие другие слова в санскрите, и purusa и pariksä — слова довольно многозначные. И по крайней мере часть этой многозначности, несомненно, обыгрывается в названии книги Видьяпати.
Слово purusa (подобно, например, английскому man) может иметь и более узкое значение — ‘мужчина’, и более широкое — вообще ‘человек’ (того или иного пола), ‘человеческая личность’ [808]. Если исходить из того вопроса в “обрамляющем рассказе”, в ответ на который якобы были рассказаны все остальные “рассказы” книги: “За какого человека (мужчину) следует выдать замуж царскую дочь?” — то тогда слово purusa в названии книги следовало бы понимать как мужчина и, соответственно, название в целом переводить как “Испытание мужчины” или “Испытание мужчин”. Однако на самом деле в “рассказах” Видьяпати “испытаниям” (в том или ином смысле) нередко подвергаются не только мужчины, но и женщины [809], поэтому все же более адекватным следует считать перевод “Испытание человека” (передающий эту двусмысленность оригинала).
Что же касается слова parïksâ, то оно образовано от глагольного корня ïks, ‘смотреть’ с приставкой pari — ‘вокруг’. Исходное значение глагола с приставкой — такое же, как у соответствующего греческого глагола peri-skopeo: ‘смотреть кругом’ (ср. рус. перископ), ‘оглядывать’, ‘рассматривать’, ‘обдумывать’. Существительное parïksâ — довольно многозначно, как и русское испытание.
Одно из первых значений — испытание в смысле исследование, изучение. В таком смысле слово parïksâ нередко использовалось в философской литературе на санскрите. Например, сложное слово ïsvara-parïksâ означало ‘исследование [проблемы] Бога’ [810]. Иногда слово parïksâ выступает даже синонимом слова sâstra (‘наука’, точнее ‘отрасль традиционного знания’). Например, “наука о драгоценных камнях” называлась или “ратна-шастра” (“ratna-sâstra” ср. “артха-шастра”, “дхарма-шастра” и т.д.) или “ратна-парикша” (“ratna-pankça”) [811]. Можно полагать, что этот смысл слова parïksâ присутствует и в названии книги Видьяпати. “Пуруша-парикша” можно было бы перевести и как “Исследование [проблемы] человека”.
Еще один оттенок смысла слова parïksâ появляется, например, в “рассказе” № 18, в котором говорится, что молодая женщина в разлуке с мужем “увядала, словно цветок жасмина, чей аромат не был испытан пчелой”. Таким образом, parïksâ — это еще и испытание в смысле опыт, переживание. Значит, purusa-parïksâ можно понять и как человеческий опыт (англ.: human experience) или даже как человеческий удел (то, что на латыни называется — conditio humana). В самом деле, книга Видьяпати повествует о многообразии человеческого опыта: от рождения до смерти (и более того — до выхода из сансары, из череды рождений и смертей).
Но все-таки главное значение слова parïksâ у Видьяпати — это, несомненно, испытание в смысле проверка [812], испытание на прочность, испытание на подлинность (или неподлинность [813]). И примечательно, что “испытание” в этом смысле — одно из важнейших понятий “повествознания”, один из важнейших элементов многих повествований — от волшебной сказки до европейского романа XIX в. Так, В.Я. Пропп в своей знаменитой книге “Морфология сказки” выделяет “испытание героя дарителем” как одну из основных “функций” (т.е. составляющих сюжета) волшебной сказки [814]. В “Указателе мотивов” С. Томпсона разного рода “испытаниям” (“Tests”) посвящен целый раздел, обозначенный буквой “Н” и занимающий треть третьего тома этого шеститомного указателя [815]. Наконец,
