ГЛАВА XXV
ФАРХАД У СОКРАТА
Пещера Сократа. Тысячелетнее ожидание.
Предсказание судьбы Фархада.
Роковая любовь и бессмертная слава.
Свойства зеркала Искандара.
Когда Сократ зари свой светлый взор
Уже направил на вершины гор
И астролябией небесных сфер
Осуществлял надмирный свой промер, —
Фархад молитвы богу воссылал
И буйного коня опять седлал.
Не колебался, — верил свято он,
Что путь найдет к горе Сократа он.
Пошли за ним вазир и сам хакан,
Но не гремел походный барабан:
Войскам на месте быть велел Фархад,
В охрану взял он лишь один отряд…
Пустынную равнину перейдя,
Цветущую долину перейдя,
Остановились пред крутой горой:
Земля — горсть праха перед той горой.
В стекле небес лазурном — та гора,
Вздымалась до Сатурна та гора.
Она, как исполинский дромадер,
Горбом касалась высочайших сфер.
Вершина — вся зубчата, как пила…
Нет, не пилой, — напильником была,
Обтачивавшим светлый, костяной
Шар, нами именуемый луной.
Не сам напильник бегал взад-вперед, —
Кость вкруг него свершала оборот.
Но, впрочем, шар отделан не вполне:
Изъяны в виде старца — на луне.[31]
Не счесть ключей волшебных на горе,
Не счесть и трав целебных на горе.
Подножию горы — обмера нет,
В подножии — числа пещерам нет,
И так они черны, и так темны, —
В них почернел бы даже шар луны.
Внутри пещер немало гор и скал,
Там водопадов грохот не смолкал,
Текли там сотни озверелых рек,
Вовек не прекращавших дикий бег.
В пещерах гор пещерных не один
Кровавый змей гнездился — исполин…
Все о горе узнать хотел Фархад,
И в чашу Джема поглядел Фархад.
Он увидал все страны света в ней, —
Воочию не видел бы ясней.
Он на семь поясов их разделил
И Грецию в одном определил.
Затем в разведку взоры выслал он —
И место той горы исчислил он.
Вот перед ним вся в зеркале она, —
Пещера за пещерой в ней видна.
Он наяву не видел так пещер:
Смотрело зеркало сквозь мрак пещер.
И вот одна: приметы говорят,
Что в ней живет великий грек — Сократ.
Теперь Фархад нашел и тропку к ней.
Все шли за ним, приблизясь робко к ней.
Вошел царевич, зеркало неся:
Пещера ярко озарилась вся.
Препятствий было много на пути, —
Казалось, им до цели не дойти.
Вдруг — каменная лестница. По ней
Они прошли с десяток ступеней
И на просторный поднялись айван.
Вновь переход кривой, как ятаган,
И в самой глубине возник чертог…
Как преступить святилища порог?
Но голос из чертога прозвучал:
Переступить порог он приглашал.
Вошли не все, а лишь Фархад с отцом
И с верным их вазиром-мудрецом,
Как мысли входят в сердца светлый дом,
Так, трепеща, вошли они втроем.
Вступили в храм познания они —
Ослепли от сияния они.
То совершенный разум так сиял,
То чистый дух, как зодиак, сиял.
Свет исходил не только от лица, —
Лучился дух сквозь тело мудреца.
Кто, как гора, свой отряхнул подол
От всех мирских сует, соблазнов, зол
И, с места не сдвигаясь, как гора,
Стал воплощеньем высшего добра, —
Тот плоть свою в гранит горы зарыл,
А дух в граните плоти он сокрыл.
Но и сквозь камень плоти дух-рубин
Лучился светом мировых глубин…
Он в мире плотью светоносной был,
Он отраженьем макрокосма был.
Все было высокосогласным в нем,
А сердце было морем ясным в нем,
В котором сонм несметных звездных тел,
Как жемчуг драгоценнейший, блестел!
Лик — зеркало познанья божества,
В очах — само сиянье божества.
Где капля пота падала с чела, —
Смотри, звезда сиять там начала.
Лишь телом к месту он прикован был,
А духом — странником веков он был.
Любовь и кротость — существо его,
А на челе познанья торжество.
Перед таким величьем мудреца
У всех пришедших замерли сердца,
И дрожь благоговенья потрясла
Упавшие к его ногам тела.
* * *
Сократ спросил, как долго шли они,
Как трудный путь перенесли они
И через много ль им пришлось пройти
Опасностей, страданий на пути.
Но каждый, выслушав его вопрос,
Как будто онемел и в землю врос.
Сказал мудрец хакану: «Весь ты сед,
И много, верно, претерпел ты бед,
Пока моей обители достиг.
Но не горюй, почтеннейший старик:
Сокровища, которым нет цены,
Тебе уже всевышним вручены.
Но от меня узнай другую весть:
Еще одна тебе награда есть.
Великим счастием отмечен ты:
Знай — будешь очень долговечен ты.
Открылось мне в движении планет,
Что жизнь твоя продлится до ста лет.
А если посетит тебя недуг
И раньше срока одряхлеешь вдруг, —
Я камешек тебе сейчас вручу:
К нему ты обратишься, как к врачу.
Ты этот камешек положишь в рот, —
Недуг твой от тебя он отвернет,
И старческую немощь без следа
Он устранит на долгие года…»
А Мульк-Аре сказал он в свой черед:
«И ты немало претерпел тягот, —
Награду дать мне надо и тебе:
Ту самую награду — и тебе.
Одна опасность вам грозит троим, —
И мы пред ней в бессилии стоим.
Она — в соединенье двух начал, —
Блажен, кто только порознь их встречал:
Начала эти — воздух и вода.
Всевышний да поможет вам тогда…
Я все открыл вам…» Шаху с Мульк-Арой
Кивнул Сократ учтиво головой
И сам их до порога проводил.
Фархада обласкал он, ободрил
И так сказал царевичу: «О ты,
Рожденный для скорбей и доброты!
Свой дух и плоть к страданьям приготовь:
Великую познаешь ты любовь.
Тысячелетье уж прошло с тех пор,
Как сам себя обрек я на затвор.
Я горячо судьбу благодарю,
Что, наконец, с тобою говорю.
Ведь ждал все дни и ночи я тебя:
Вот вижу я воочию тебя!
Мой час пришел — я в вечность ухожу.
Послушай, сын мой, что тебе скажу:
Знай, этот мир для праведных людей —
Узилище и торжество скорбей.
Да, жизнь — ничто, она — лишь прах и тлен:
Богатства, власть — все это духа плен.
Не в этом смысл земного бытия:
Отречься должен человек от «я».
Найти заветный жемчуг не дано
Без погруженья на морское дно.
Тот, кто от «я» отрекся, только тот
К спасению дорогу обретет.
Дороги же к спасенью нет иной,
Помимо жертвенной любви земной.
Любовь печалью иссушает плоть,
В сухую щепку превращает плоть.
А лишь коснется, пламенно-светла, —
И вспыхнет щепка и сгорит дотла.
Тебе любовь земная предстоит,
Которая тебя испепелит.
Ее не, сможешь ты преобороть;
Ты обречен предать страданьям плоть.
Отвержен будешь, одинок и сир,
Но озаришь своей любовью мир.
Слух о тебе до дальних стран дойдет,
Он до южан и северян дойдет.
Твоей любви прекрасная печаль
Затопит и девятой сферы даль.[32]
Твоя любовь, страданьем велика,
Преданьями пройдет и сквозь века.
Где б ни были влюбленные, — для них
Священным станет прах путей твоих.
Забудет мир о всех богатырях,
О кесарях, хаканах и царях,
Но о Фархаде будут вновь и вновь
Народы петь, превознося любовь!..»
Сократ умолк, глаза на миг закрыл
И, торопясь, опять заговорил:
«Пока глаза не смеркли, я скажу:
О том волшебном зеркале скажу,
Которое ты вынул из ларца
В сокровищнице своего отца.
Когда железный латник-великан,
Хранивший Искандаров талисман,
Сквозь зеркало, что ты стрелой пробил,
Сражен тобой молниеносно был, —
То расколдован был в тот самый миг
И первый талисман — его двойник.
Когда вернешься в свой родной Китай,
Ты свойство талисмана испытай, —
Открой ларец — и в зеркало смотри:
Что скрыл художник у него внутри,
Проступит на поверхность. Ты узришь
Ту, от кого ты вспыхнешь и сгоришь.
Начнется здесь твоей любви пожар, —
Раздуй его, благослови пожар.
Но знай: лишь раз, мгновение одно
Виденье это созерцать дано.
Откроет тайну зеркало на миг,
Твоей любви ты в нем увидишь лик,
Но ни на миг виденья не продлить.
Твоей судьбы запутается нить:
Ты станешь думать лишь о ней теперь,
Страдать ты будешь все сильней теперь,
И даже я, хранитель всех наук,
Не угасил бы пламя этих мук.
Так, на тебя свои войска погнав,
Схватив и в цепи страсти заковав,
Любовь тебя пленит навек. Но знай:
Как ни страдай в плену, как ни стенай,
Но кто такой любовью жил хоть миг, —
Могущественней тысячи владык!
Прощай… Мне время в вечность отойти,
А ты, что в мире ищешь, обрети.
Порой, страдая на огне любви,
Мое ты имя в сердце назови…»
На этом речь свою Сократ пресек:
Смежив глаза, почил великий грек,
Ушел, как и Сухейль, в тот долгий путь,
Откуда никого нельзя вернуть…
Теперь Фархад рыдал, вдвойне скорбя:
Оплакивал Сократа и себя.
И шаха он и Мульк-Ару позвал
И вместе с ними слезы проливал.
Затем со свитой вместе, как могли,
Положенною долею земли
Навечно наделили мудреца, —
Устроили обитель мертвеца.
* * *
Когда Фархад хакану сообщил,
Что грек ему великий возвестил,
То старый шах едва не умер: столь
Великую переживал он боль.
Была судьба нещадна к старику!..
Печально возвращались к роднику.
Когда же солнце мудро, как Сократ,
Благословило собственный закат,
То ночь — Лукман, глубоко омрачась,[33]
Над ним рыдала, в траур облачась.
Хакан устроил поминальный пир,
Хоть и обильный, но печальный пир.
В ту ночь пришлось вино погорше пить, —
В чем, как не в горьком, горе утопить?
* * *
Послушай, кравчий, друг мой! Будь умней,
Вина мне дай погуще, потемней.
Ты чару горем закипеть заставь,
Меня хоть миг ты не скорбеть заставь!
