Коллектив авторов - Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Крутые уступы, глыба на глыбе,—
скала причудлива и высока.
Венец вершины — пустынный храм;
внизу, под скалой, река.
На воду падает пагоды тень,
мерцает лунная рябь:
Било ударит — луна всколыхнется —
звук улетит в облака.
Перед вратами ладья с гостями
носом режет волну.
Досуг монахов — отдых в беседке,
беседа и шахматная доска.
Гонец государев прибыл сюда,
и не хотел уезжать.
Здесь он оставил уставные строфы,
чтобы вернуться наверняка.

Где бы я ни был,       мне бы хлебнуть винца.
Попусту ноги топтал       возле дворца.
Зря подношений жду       у красных врат:[1056]
Поздно — очаг простыл,       все спят.
Ночью вина       не сыскать ни в одном дворе.
Створы небесных врат       отворяются на заре.
Остров Пэндао[1057]       я обошел кругом.
Камни Лочэна[1058]       попираю, поросшие мхом.
Под сенью дерев       слышу отроков голоса.
Нефритовый царь[1059] явился —       отворяются небеса.
Сановники Ао[1060]       вовек не знают забот.
Драконья упряжка[1061]       ходит взад и вперед.
Хоть кисть возьми,       в тушь омакни, пиши.
Один подымаюсь на башню,       вокруг ни души.
Солнца не вижу — тьма,       не любуюсь луной.
В гневе взираю       на облако пыли земной[1062].
Взошел по ступеням,       в унынье один стою.
К одинокому камню припал,       в сердце печаль таю.
В такое-то время       нет ни капли вина!
Чем же сегодня       утешу душу мою?

Дожди миновали; на долгой дамбе
травой поросли пески.
Гость уезжает к морю, в Нампхо[1065],
а я напеваю с грустью:
Вовек не иссякнут зеленые струи
в берегах Тэдонган-реки —
Слезами разлуки моей пополню
воды, текущие к устью.

Ветр провожает парус гостей,
тучу — туче вослед.
В росе черепитчатый кров дворца
чешуйчат, яшмово-сед.
Купа дерев осеняет дом —
восемь покоев в нем.
На башенной вышке стоит луна,
и почти никого нет.

Вешний ветер с холмов зеленых,
дождь по дороге бежит.
Ив плакучих качаются плети,
пыль недвижно лежит.
В женских покоях свирели свист
слышен у красных врат.
Все точь-в-точь, как на сцене столичной
школы «Грушевый сад»[1068].

На древней тропе, крутой и пустой,
корни сосен сплелись.
Можно Северный Ковш потрогать рукой —
близко звездная высь.
Плывут облака, журчит родник —
странник гостит в горах.
Красные листья, зеленый мох —
дверь запирает монах.
Холодом веет осенний ветр,
ложится легкий туман.
Тусклые отсветы горной луны.
Дальний крик обезьян.
У старца древнего брови густы,
он в темную рясу одет.
Давно у него о мирской суете
в сердце печали нет.

Минет весна — осень придет.
Цветы расцветут — листва опадет.
Был на восходе — иду на закат.
Там старец-подвижник подвижника ждет.
Всю жизнь в дороге. Смотрю назад,
Что это было, хочу понять.
На десять тысяч ли — пустота
И безмятежного облачка прядь.

Над грядой Турюсана[1071]       облака на закате повисли.
Сотни скал и ущелий       не уступят Гуйцзи[1072] красотою.
К Журавлиной долине[1073],       взявши посох, ищу я дорогу.
В дальней чаще безлюдье,       только слышно — кричат обезьяны.
Еле видимы башни       трех священных вершин[1074] в отдаленье,
Затерялись под мхами       разных записей древние знаки.[1075]
Хоть спросил я сначала,       как найти мне источник Блаженных[1076],
Все же сбился с дороги       средь ручьев, лепестками покрытых.

Мои сочиненья не первый год
волнуют в столице сердца.
В мире, мнил, нет никого,
кроме старого мудреца.
Ныне впервые почуял дыханье
блаженных врат пустоты[1079]:
Меня во храме никто не знает,—
ни имени, ни лица.

Беседка над кручей рядом с луной;
внизу, под скалой, вода.
То на веслах иду, то на шесте —
вверх и вниз по реке.
Кого журавли вознесли в небеса,[1082]
тот не вернется сюда.
Лишь птицы речные то в небо взмывают,
то сидят на песке.

1 Зернышко риса, зернышко риса —       скуден иль тучен год?
Умер ли кто, родился ли кто —       бедность бери в расчет.
Как Будду положено почитать,       я почитаю крестьян.
Будде — и то неприятно весьма,       когда на земле недород.

2 Пусть возрадуются       седовласые старики:
На обильную жатву в этом году       надежды весьма велики!
Быть не должно       теперь голодных смертей,
Уродился обильный рис на востоке,        можно пожить по-людски.

Своему детенышу тигр или волк
не причиняет зла,—
У женщины, верно, камень в груди,
если бросить ребенка смогла!
В этом году урожай неплох,
голода нет в стране —
Оттого ли, что нового мужа взяла,
на эту жертву пошла?
Ну, а если бы вправду весь урожай
сгубили холод и зной?
На сколько бы ложек кормильцев своих
объел ребенок грудной?
Однажды утром в заклятых врагов
превратились дитя и мать,—
Черствость и низкая злоба людей
всецело тому виной.

Как бессердечно, как злобно       беснуются наши враги![1084]
А тут еще — молния в небе       промчалась, ярко горя,
Супостатов, молния, порази,        их истребить помоги!
Скажу: не вовремя ты пришла,        но, по крайней мере, не зря!

Я не Конфуций, не Мо-цзы[1085],
не любитель невзгод.
Отчего лежанка моя холодна,
не закопчен дымоход?[1086]
Довольно, дети, довольно, жена,
плакать всю ночь напролет!
Я на восточную гору пойду,
дров наколю на целый год,
Пускай отогреется мой дом,
тепло до морей четырех[1087] дойдет —
Чтоб и в последний месяц зимы
лился обильный пот!

1 В бирюзовом колодце легкая рябь.       Бирюзовый утес в стороне.
Молодая луна хороша в небесах       и в колодезной глубине.
Вместе с водой в тяжелый кувшин       половину луны зачерпну.
Надеюсь, такой же ее донести       сегодня удастся мне.

2 Луна для отшельника       нынче светом скудна.
Тяжелый кувшин       наливаю водой дополна.
Ко храму приблизился, —       истиной вмиг озарен.
Опорожняю кувшин —       исчезает луна.

1 К высокому тополю       не смею даже шагнуть.
Цикаду боюсь       с высоких ветвей спугнуть.
Расслышать стараюсь       полностью каждый звук.
Остальные деревья       меня не влекут ничуть.

2 Мягкая кожица       сброшена на траву.
Стрекот с ветвей       возносится в синеву.
Слушаю голос,        оболочки телесной не зрю.
Глубоко-глубоко       певунья сокрылась в листву.

Играют с огнем,
как всегда, в веселом дому —
Что же спасаться
не хочется никому?
Не размышляю —
в детстве бывает так.
Может, и вправду
бояться здесь ни к чему.

С другом беседуя, медленно пьем
индиговое вино.
Сто лет проживу, однако друзья
не наскучат мне все равно.
Как долго еще на главе моей
будут черны власы?
Недолговечней тело мое,
чем капля рассветной росы[1089].
Однажды укроет меня под сосной
могильной земли гряда.
Десятки тысяч лет пролетят —
кто вспомнит меня тогда?
Сорняки на бедной могиле моей
вырастут сами собой.
На нее не глянув, мимо пойдут
звери на водопой.
За всю мою жизнь чашу с вином
не выпустил ни на миг,
Все же хотел бы еще хоть раз
смочить уста и язык.
О Лю Бо-лунь[1090], ты из всех людей
избрал наилучший удел —
Всегда держал вино при себе,
очень редко трезвел!
Прошу вас, выслушав эти слова,
напиться со мной допьяна,
Ибо с собой даже Лю Бо-лунь
в могилу не взял вина!