– Э, да у тебя, приятель, рифма сорвалась! – сказал дон Клеофас.
– Случилось это не случайно, – ответил Хромой. – Для предмета моих восхвалений проза чересчур низка.
И он продолжал:
– Вон там Аламильо, где отлично ловятся бешенка, плотва и осетр; ниже по реке – Альгаба, владение славных маркизов де Альгаба, де Ардалес, графов де Теба – истинных Гусманов во всем. На том же берегу Кастельяр, поместье Рамиресов-и-Сааведра, а за излучиной – Вильяманрике, принадлежащее Суньигам из древнего рода Бехар, где последним маркизом был злосчастный Гусман, дважды «Добрый», племянник великого патриарха Индий, королевского капеллана и главного раздатчика милостыни, благочестие коего сияет в лучах его сана и знатности. Этот Гусман был к тому же братом великого герцога де Сидония, кому служит престолом Сан-Лукар-де-Баррамеда – там, ниже по реке, двор сего Нарцисса, глядящегося в океан, генералиссимуса Андалусии и всего морского побережья Испании; вода и суша покорны его жезлу и победоносной длани, утверждающей на этом гористом мысе власть нашего короля на страх всему миру. Но уже темнеет, и мне, дабы достойно завершить эти хвалы, лучше умолкнуть, – посему отложим остальные объяснения на завтра. А сейчас мы спустимся с террасы, поужинаем и прогуляемся по городу – посмотрим чудесную Тополевую рощу, которую насадил и украсил двумя Геркулесовыми столпами граф Барахас, в прошлом королевский ассистент в Севилье,[117] а затем славный президент Совета Кастилии.
Тем временем донья Томаса, запасшись указом об аресте, наняла двухместные носилки и мула, на которого нагрузила свои и солдатовы пожитки, нарядилась, как его брат – близнец, в мужское платье и потащилась с этим новым обожателем из Мадрида в Севилью (таскаться и тащить ей было положено по званию). А нашего астролога все никак не могли похоронить из-за споров о завещании, им составленном незадолго до кончины и обнаруженном в его столе родичами: дабы решить кляузное дело, пришлось обратиться в суд. Хромой же и дон Клеофас проспали до двух часов дня, ибо почти всю ночь шатались по Севилье; затем они пообедали отменной здешней рыбой и вкуснейшими в мире галисийскими хлебцами, и дон Клеофас опять проспал всю сьесту, а его приятель отправился хлопотать при адском дворе о прощении за самовольный побег. Вечером они снова поднялись на террасу, и Бес продолжил рассказ о замечательных зданиях Севильи – сей пучины всесветной, – каковые не успел накануне показать товарищу. Внезапно дон Клеофас дважды вздохнул, и Хромой спросил его:
– Что тебе пришло на ум, приятель? Какие воспоминания раскалили твое сердце столь сильно, что из уст вырвались эти два языка пламени?
– Ах, друг, – ответил студент, – я вспомнил Главную улицу Мадрида и блестящий поток гуляющих, которые в этот час устремляются по ней к Прадо.
– Нам ничего не стоит увидеть это столь же отчетливо, как если б мы находились там, – сказал Бес. – Попроси у нашей хозяйки зеркало, и я устрою тебе забаву, какой ты еще не видывал. Конечно, я мог бы в мгновение ока доставить тебя туда на моих почтовых, хоть и кормлю их не овсом, а ветром, но не хочу покидать Севилью, пока не узнаю, к чему приведут происки Стопламенного и твоей дамы, которая также направляется сюда. К тому же в этом городе я чувствую себя превосходно – потому, верно, что в нем изобилие нечистой совести, привозимой из Индий.
Тут как раз появилась на террасе Руфина Мария, хозяйка гостиницы, дама орехово-шоколадной масти, чтобы прямо не сказать – мулатка, искусный лоцман, знавший все злачные места Севильи, и быстрый сокол, умевший спугнуть кошелек из кармана чужеземца и пригнать его в коготки начинающей потаскушки, если та догадалась прибегнуть к ее помощи. На хозяйке была белая блуза из голландского полотна с прорезями на рукавах, белая же хлопчатой ткани юбка, туфли на каблуках и, по обычаю темнокожих жителей того края, носки вместо чулок. О той поре Руфина Мария с гребнем и большущим зеркалом всегда поднималась на террасу причесываться. Пользуясь случаем, Хромой учтиво попросил у нее зеркало и, объяснив для какой надобности, прибавил:
– Сеньора хозяйка может тоже остаться; у нее, я знаю, есть склонность к таким вещам.
– Ах, сеньор, – ответила Мария Руфина, – ежели вы про черную магию, так я от нее без ума. Ведь родом я из Трианы, умею гадать на бобах да вертеть сито лучше всех здешних ворожей и знаю штучки еще занятнее; с удовольствием покажу вашим милостям, чтобы отплатить за любезность, хоть люди благоразумные твердят мне, что ворожба – вздор.
– И они правы, – сказал Хромой. – А все же, сеньора Руфина Мария, то, что я намерен показать моему приятелю, заслуживает внимания столь незаурядной особы, как вы. Смотрите же хорошенько.
И, взяв в руку зеркало, он сказал:
– Сейчас я покажу вам обоим все, что в эти часы происходит на Главной улице Мадрида, – такую штуку, кроме меня, способен проделать разве только дьявол. Предупреждаю, в моих восхвалениях я буду держаться порядков Круглого стола, где каждый сидел во главе, а не обычая кредиторов, кои норовят один другого опередить.
– Ах, господи! – сказала Руфина. – Начинайте же поскорей, ваша милость, то-то будет забава! Я еще девчонкой побывала в столице с одной дамой, она отправилась вдогонку за кавалером ордена Калатравы, который приезжал сюда доказывать свои права. Потом родители забрали меня обратно в Севилью, но улицу ту я не могу забыть и с удовольствием снова погляжу на нее, пусть только в зеркале.
Не успела хозяйка договорить, как показались в зеркале кареты, коляски, носилки, всадники на лошадях и такое множество прелестных дам в сверкающих дорогих уборах, словно апрель и май рассыпали свои дары и слетели звезды с небес. Дон Клеофас глядел во все глаза, не появится ли донья Томаса; хоть и довелось ему испытать столько разочарований, он еще не вырвал ее из своего сердца. О, извращенная натура человеческая! Холодность нас воспламеняет, а пылкость охлаждает. Но в эту пору донья Томаса, восседавшая в своих двойничных носилках, уже миновала Ильескас.
Руфина Мария, остолбенев от восторга, смотрела на это стечение важных персон, разыгрывающих на подмостках мира разные роли.
– Сеньор, – обратилась она к Хромому, – покажите мне короля и королеву! Я так хочу повидать их, коли уж подвернулся случай.
– Дочь моя, – отвечал Бес, – их величества не появляются на обычных гуляньях, но, ежели вы хотите увидеть их воочию, мы вскоре доберемся туда, где желание ваше исполнится.
– Дай-то бог! – сказала Руфина. – Но кто этот знатный кабальеро, что в сопровождении слуг и пажей проезжает в карете, достойной служить колесницей солнцу?
Хромой ответил:
– Это адмирал Кастилии дон Хуан Альфонсо Энрикес де Кабрера, герцог Медина де Риосеко и граф де Модика – гроза Франции в битве при Фуэнтеррабии.[118]
– Ах, господи, – сказала Руфина Мария. – Так это он прогнал французов из нашей Испании? Да хранит его бог многие лета!
– Он, равно как и доблестный маркиз де лос Велес, – ответил Хромой, – в сем уподобились бесподобному Пелайо,[119] освободившему родную Кастилию.
– А кто сидит вон в той карете, похожей на колесницу Весны? – спросила Руфина.
– Граф де Оропеса-и-Алькаудете, – сказал Хромой, – в ком течет кровь Толедо, Пиментелей и королей Португалии – муж величайших достоинств; а справа едет его кузен, граф де Луна, Киньонес-и-Пиментель, глава рода Бенавидесов в Леоне, первенец графа Бенавенте – сия луна и днем сияет. Дальше едет граф де Лемос-и-Андраде, маркиз де Саррия, Кастро-и-Энрикес – старший жезлоносец Сантьяго,[120] из свиты славного герцога де Архона – муж проницательный и великодушный, истинный вельможа. В соседней карете – граф де Монтеррей-и-Фуэнтес, наместник в Италии; будучи вице-королем Неаполя, он оставил о себе благодарную память в обеих Сицилиях, где его преемником стал герцог де лас Торрес, маркиз де Личе-и-Тораль, комендант крепости Авиадос, спальник его величества, он же принц де Астильяно и герцог де Сабионета – последний титул более всего подобает его величию. Графа сопровождает столь же родовитый и просвещенный маркиз де Альканьисас Альманса Энрикес-и-Борха. За ними следует мудрый коннетабль Веласко, камерарий его величества, с братом маркизом дель Фресно. А вон герцог де Ихар Сильва-и-Мендоса-и-Сармьенто, маркиз де Аленкер-и-Рибалео – любимец двора и весьма искусный наездник в простом и рыцарском седлах, чем снискал себе право сидеть за королевским столом в праздник Королей.[121] Рядом с ним маркиз де лос Бальбасес Спинола, великий отец коего прославил навек их имя.[122] Вот и граф де Альтамира Москосо-и-Сандоваль, знатнейший вельможа и истинный витязь во всем, старший шталмейстер ее величества королевы. Дальше едет маркиз де Побар Арагон со своим братом, доном Антонио де Арагон, членом Совета орденов и Совета инквизиции. А там пересекают улицу маркиз де Ходар и граф де Пеньяранда – оба члены Королевского Совета Кастилии, кладези мудрости и благородства.
