Соколиная Охота
IВосток пунцовел, и вершины гор
Озолотились в утреннем сиянье,
Чирикал звонко воробьиный хор,
И торопились к пахоте крестьяне;
Исчезли звезды, прояснился бор,
И лавр явился взору на поляне;
Сокрылись в чащи, в мрак родной ночи,
Неясыти и совы, и сычи.
В укромную лиса спешила нору
И волк бежал под нелюдимый кров,
Свой лик Диана скрыла в эту пору,
И прояснились сумраки дубров.
Крестьянка бойкая, не без задору,
Свиней уж выгоняла и коров;
Был воздух свежим, чистым и прозрачным,
Что предвещало: выйдет день удачным.
Проснулся я, заслышав звонкий лай
Собак моих и гул протяжный рога.
– Сокольничие, ну-ка поспешай,
Не ранний час, не ближняя дорога;
Эй, канатьер, беги и не зевай,
Уж выведены кони, у порога,
По парам псов привязывай скорей.
Беги, мой Капеллайо, пошустрей! —
Вот кличет Капеллайо Барабана,
Войнуху, Нитку, Тряпку, Молотка,
Листка, Утеса, Рыжика, Каштана,
Потешника, Фиалку, Волоска,
Фазанчика, Фазана и Беляна,
Игрушку, Лапу, Пестика, Мешка;
Здесь Серкьо, Крива, Лакомка и Живчик,
И Сито, и мой старенький Счастливчик.
Отряд собачий поле обхватил.
Сокольничие следом выступали:
Гильельмо – он всегда охоту чтил
И был готов в любые мчаться дали,
С ним рядом Фолье Амиери был
И Джанфранческо, Диониджи – дале,
Клевал он носом, голову клоня,
Ведь ранний час был, на рассвете дня.
Проказою Фортуны беззаконной,
Что любит сажей белое марать,
Конем был сброшен Диониджи сонный
На левый бок, и худо вышло, знать:
На ястреба упал и птице оной
Успел он и крыло и бок помять;
Не скажет он, как очутился в яме,
Чтобы не сильно огорчаться даме.
И не упал, а рухнул он в овраг,
Скатился кубарем, и верить можно,
Что в самый низ; поднявшись второпях,
Он сел на круглый камень осторожно
И думал: «Лучше как Гисмондо, ах,
Лежал бы я в постели бестревожно,
Босой, в сорочке свежей и, небось,
Со мной беды такой бы не стряслось.
Ну не болван! Понежился бы ныне
И не тащился б рано поутру.
А так себе в урон сижу в ложбине,
Охотникам, как видно, не к добру.
Я на цветами вышитой перине
Себя б доверил мягкому одру:
Давить подушку лучше пуховую,
Чем портить птицу и коня впустую».
Хотел было в атаку ястребок,
Но, весь помятый, он не прянул круто,
А стал крениться на увечный бок
И пал на землю тою же минутой;
Тут, может, Диониджи бы помог,
Но, разозлившись, наскочил он люто
И, закатив рукав свой, в миг один
Сел на него и сплющил птицу в блин.
– Где Джансимоне? Где Корона ныне? —
Спросил я Браччо. – Где же тот носач?
– Остались каждый по своей причине, —
Ответил он. – С Короной-то, хоть плачь,
Мы бы забыли вовсе о дичине
По воле случая иль неудач;
И не беда, что он не с нами вместе,
Ведь брать его – недоброе предвестье.
– А где Луиджи Пульчи, наш поэт?
– В лесок ближайший скрылся он покуда,
И может статься, сочинять сонет
Сейчас пришла на ум ему причуда.
Корона провалялся, спору нет,
В постели утро, видно, было худо;
И ты еще услышишь о Короне
В охотничьей побаске иль в канцоне.
А Джансимоне слова не сказал
И попрощался с прочими едва ли,
Сам в лавочку направился, где взял
Платок такой, какого не знавали.
С испугу, только нос он опростал,
И лошади, и псы строптиветь стали,
И врассыпную бросились затем,
А кто остался, был доволен тем.
Итак, сокольничих осталось трое.
А вслед за ними шел несметный люд;
Кто озирался в радостном настрое,
Кто дичь искал; здесь весело идут
Бартоло, Браччо, Уливьер, герои,
Здесь я и Пьеро Аламанни тут,
И Портинар Джованни едет тоже,
Он соня и с ночной сипухой схожий.
Их Строццо обгоняет; как мастак,
Охотников уводит он далёко.
Не попадал он никогда впросак,
Ведь в этом деле был заправский дока.
Кто пеший, кто в седле – добрались так
До места, где наметанное око
Немалый уж предвидело улов
И куропаток, и перепелов.
Предстала перед нами луговина.
Канава посередке, как пятно,
Открыта с каждой стороны равнина,
В канаве только сыро и темно.
Оценена тотчас была ложбина,
И вот единогласно решено,
Что многообещающе красива
И в мире нет подобного ей дива.
В тот час под солнцем горы уж пеклись,
А на лугу всё оставались тени,
Когда туда мы тропкой добрались.
Помедлили и после размышлений
По той долине быстро разбрелись,
И так как в месте не было сомнений,
Кто был при псах, кто встал настороже,
Как дельный Строццо, названный уже.
Здесь кто-то сразу место выбирает,
Чтоб ястреба успешней запустить;
А кто-то канатьера понуждает
Псов отвязать, чтоб мчались во всю прыть.
Бартоло вглубь оврага залезает;
А Уливьер с иными прошерстить
Спешит пол-луга, всюду рыщет, зорок.
Тут канатьер двух псов спустил со сворок.
И не иначе: как скакун-бербер,
Когда труба призывно возгласила,
Скажу, летит, пускается в карьер, —
Так мчались эти псы со свежей силой.
Не зная, как созвать их, канатьер
Их выкликал, но то б напрасно было,
Когда гонялся бы за ними так —
Шестом и свистом сдерживал собак.
– Ату, ату! Хватай, родимый, ну же!
Вперед! Вперед! Вернись ко мне, сюда!
Войнуха, Барабан, не будьте вчуже!
Мешку на помощь! Оплошал, беда!
Ах, плут, ах, лодырь! Ну, Каштан мой дюжий,
Смотри, смотри, укрась бригаду! Да!
Фазанчик… ну, вперед! что за оглядка?
Беги сюда, ты видишь: куропатка!
Насторожился Сито: шорох там!
Вот-вот поднимет птицу из оврага.
И всё же, нашим вопреки мечтам,
Не поднял ничего он, бедолага.
А Крива тут наделал шум и гам,
Когда резвился, с ним и вся ватага:
Кто прыгал, кто плясал среди росы.
Ну просто загляденье, а не псы!
Меж тем Счастливчик неизменным нюхом
Напал на след и мчался по нему.
Шуршанье крыльев уловил я ухом
И честь воздал борзому своему:
Хоть старый, что сказать, он молод духом,
И ясно сразу: знает, что к чему.
Не промах мой Счастливчик, я не скрою.
– Эй, Уливьер, взгляни-ка пред собою!
На склон оврага взор переведи:
Сказать тебе, что здесь предстанет взгляду?
Одна, гляди, там две и три, гляди,
А вот и тысяча пернатых кряду! —
Тут Джанфранческо, бывший впереди,
Спустился в яму и на всю бригаду
Нахваливал что мочи ястребка,
Но, поспешив, не снял он колпачка.
– Гляди, Гильельмо, вот одна взлетела,
Сними шлычок и руку подними;
Не стой, Гильельмо! Да, вот это дело! —
Пустил Гильельмо: «Ну же, черт возьми!»
За куропаткой прянул ястреб смело
И был готов орудовать когтьми,
Они схлестнулись…. только чрез мгновенье
Упали, растерявши оперенье.
– Спустите пса! – Гильельмо закричал, —
И побежал туда что было духу.
И так как шест был короток и мал,
Он, камень взяв, метнул его в Войнуху.
И спутников уже не ожидал,
А подбежал, но ястреба ни духу.
Его не видя, стал безмолвно он,
Чтоб колокольчика заслышать звон.
И, стоя так, идущих взглядом встретил:
– Добыча есть! Скорее на коней!
И ловко сам вскочил, от счастья светел,
Как тот, кто искушен в потехе сей.
На ястребе ранения заметил,
На голове его следы когтей,
А когти, клюв у ястреба в порядке,
Куда больней досталось куропатке.
Тут Джанфранческо с ястребом приспел,
На лучшем месте встал, где без помехи
Он куропатку старую узрел;
Приблизился, уверенный в успехе,
И сделал напуск, словно овладел
Премудростью охотничьей потехи.
Взметнулась куропатка и, ловка,
Оставила без перьев ястребка.
Таков был ястребок, неудивительно,
Он пустельгою показаться мог,
К тому же было всем весьма сомнительно,
Что дрозд однажды угодит в силок.
Надежды нет: умчалась дичь стремительно,
И всей игре был подведен итог,
А что не взял – так спешка в том повинна
И колпачок забытый, вот причина.
Ту куропатку, что взметнулась вдруг,
Увидел Фолье; он метнул привычно,
И ястреб взмыл и, огибая круг,
Наперерез помчался как обычно.
За ним и Фолье побежал чрез луг,
Ведь знал, что ястреб справится отлично.
На место, где помехи нет, порхнув,
Он кровью лапы обагрил и клюв.
При этом, нетерпением пылая,
Воскликнул оживленный Уливьер:
– Зови же их, зови их, Капеллайо!
Вот здесь одна, гляди-ка, канатьер.
Спусти Утеса, не нужна вся стая,
Утес ее найдет и средь пещер.
Гильельмо, праздно ты не стой в тенечке,
А действуй с Фолье, да без проволочки.
Так поступили. Канатьер меж тем
Утесу повелел в овраг спуститься:
– Вниз, вниз давай! Что, охромел совсем!
Беги туда! Не пес ты, видно – псица!
– Узнали, что там? – он сказал затем, —
На дне оврага притаилась птица.
А вот и Фолье! – Фолье запустил,
Но, как Гильельмо, слишком поспешил.
Вот ястребы, забыв о куропатке,
Друг друга поразят того гляди.
Гильельмо молвил: «Фолье, всё в порядке!»,
А сам смешок едва сдержал в груди.
Притих Гильельмо в ожиданье схватки,
И Фолье: «Уливьер бежит, поди!»
И видит Уливьер, как меж собою
Столкнулись ястребы, готовы к бою.
Был ястреб Фолье в этаком бою
За горло схвачен ястребом Гильельмо,
И Фолье молвил: «Я распознаю,
Какую подлость ты замыслил, шельма!
Тот пересилит птицу ведь мою.
Безумие! Натешились досель мы,
А игры были плохи, черт возьми;
Безумец, что связался я с детьми!
Мой Боже, ничего себе потеха:
Твой ястреб взял за горло моего!»
Меж тем не сдерживал Гильельмо смеха:
«Так это по-французски, ничего!» —
Ничто его веселью не помеха.
Но Фолье зрит, как ястребу его
Случилось ястреба Гильельмо клюнуть,
И одолеть противника – раз плюнуть.
На землю пал, исклеван и побит;
А супротивник тою же минутой
Воспрянул и имел довольный вид,
Как истый победитель в схватке лютой.
Увечья ястреба Гильельмо зрит,
И то не по душе ему как будто.
Напал на Фолье: «Ах ты, негодяй!»
И было замахнулся невзначай.
Чтоб не дошло до потасовки дело,
Отпрянул Фолье, придержав язык.
Гильельмо всё кричал осатанело:
«Глупец, глупец, коль веришь в этот миг,
Что я не отомщу тебе умело.
Таких обид сносить я не привык!
Со мной Микель ди Джорджо, Раннучино,
Еще других дождешься, дурачина».
Но Фолье, хоть от гнева в багреце,
По-прежнему молчал на оскорбленья,
Одно читалось на его лице:
Что ждет по справедливости решенья,
Однако всё утратил он в конце.
И тот: «Скажу для предостереженья:
Давай другое место подберем,
Хоть ты безумец, я плачу добром!»
В то время солнце минуло зенит,
И тени укорачиваться стали,
И сузились, приняв нелепый вид,
Как будто тонко их нарисовали.
Сильней цикада в зарослях звенит;
Как факелы, долины запылали;
Недвижен воздух, и деревьев сень
От зноя не спасала в жаркий день.
Мой Диониджи, красный от загара,
Весь, будто свежее яйцо, в поту,
Сказал другим: «Не вынесу я жара,
Как хочешь, Джанфранческо, я пойду,
А то недалеко и до удара.
Мне оставаться здесь невмоготу,
При этом пекле только сумасброды
Добычу ждут как у моря погоды».
Так заявив, вскочил он на коня,
Не дожидаясь Джанфранческо-друга,
И те за ним, коней своих гоня,
Помчались к дому; всем уж стало туго.
Последним Капеллайо шел, стеня
И высунув язык, как от недуга.
Был в эту пору зной невыносим,
Пылала нива – так казалось им.
Вернулись кто веселый, кто понурый,
А кто – набив добычею суму.
Там были беспокойные натуры,
Которым мало, судя по всему;
Гильельмо шел обиженный и хмурый,
Ведь ссора, знать, не по душе ему.
А Джанфранческо и не знал заботы —
Потешился от этакой охоты.
Пришли домой; тут, отвязав собак,
На псарню их отводит Капеллайо;
Из погреба с вином достали бак,
Несут стаканы, жаждою пылая.
Настало время россказней и врак —
Охота обсуждается былая;
Прокисшее вино – треббьяно мнят,
Всех яства предстоящие манят.
Рассевшись за столом, сперва молчали,
Но челюсти залязгали: еда!
Остыли, распаленные вначале,
И разговоры начались тогда:
Те ястребов заслуги отмечали,
Те обелялись: дескать, не беда;
А те, о ястребах не зная толком,
Сочли, что лучше выпить тихомолком.
Но комом в горле встал один вопрос —
О Фолье и Гильельмо, бывших в ссоре.
Тут Диониджи словом мир принес,
Сказав Гильельмо: «Позабудь о горе.
Не принимая ничего всерьез,
В том утешенье обретешь ты вскоре.
Подобно мне посдержаннее будь:
О ястребе я не грущу ничуть».
Такие речи сладостного стиля
Пришлись Гильельмо явно по нутру.
Он добр душою был и без усилья
Смог помириться с Фолье на пиру.
Он молвил кротко, как обретший крылья:
«Мне ссориться с тобою не к добру,
Так пусть раздор наш миром завершится».
Потом ко сну все стали расходиться.
Уже садилось солнце в океан.
– А Пульчи где? – Луиджи возвратился,
Корона – за столом и, верно, пьян;
А Джансимоне, этот удалился
К керамике своей, уж больно рьян.
Тут всяк, навеселе, разговорился
И стрекотал без удержу притом
За кубками, что пенились вином.
А что в ночной им снилось тишине,
О том неплохо бы поведать были,
Поскольку знаю я, что мы во сне
Наверстываем то, что упустили.
Поспят до девяти, а завтра мне
Угодно будет, дабы поудили.
Так мы, приятель, время проведем
И сто созвучий сахарных найдем.
