Песнь 7
«Погибельны Фортуны искушенья,
Хотя за них людской безумный род,
Не ведая в раздорах насыщенья,
Сражается и кровь напрасно льет.
Все золото и все богатство света
Людей не избавляют от забот
И не вернут покой в обитель эту».
* * *
«Да, вот, мой друг, Фортуна какова.
Не стоит доверяться ей. Не надо
Бессмысленно растрачивать слова,
То в гнев впадая, то в благоговенье.
Фортуна под лучами божества,
Ни слез не замечая, ни презренья
Парит среди созданий неземных,
Что к нам явились в первый день Творенья,
Блаженствует средь радостей иных».
Я разглядел, – о жуткая минута! —
Толпу нагих дерущихся людей,
В болоте смрадном завывавших люто,
Что с кровожадной дикостью зверей,
Ощерясь, друг на друга нападали
И отгрызали мясо от костей.
«За ярость эти люди пострадали».
«Безрадостно возникший на пути,
Кто ты?» – «Я тот, кто мается, стеная».
И я сказал: «Тогда стенай, плати,
За тяжкий грех, спокойствия не зная!
Пить воду скорби – вечный твой удел.
Мне вспомнилась твоя гримаса злая,
Которой и при жизни ты владел».
Я замолчал… А мерзкий грешник руки
Тянул к челну так, будто он хотел
Передохнуть от нестерпимой муки.
* * *
«А ты в мой гений верить перестал,
Не лучше ли отправиться обратно?»
Он вздрогнул, и скользнула по устам
Усмешка: «Повторю, коль непонятно:
Дороги нам никто не преградит.
Над нами Тот, Чья сила необъятна.
Стой здесь и жди. Пусть в страхе не дрожит
Твоя душа: я друга не покину.
Не бойся тьмы, хоть и страшна на вид».
«К ногам падет, как раненая птица.
Припомни, друг: у первых адских врат
Приказывали нам остановиться.
И что в итоге? Вход в подземный Ад
Остался без затворов. Там, у входа,
Ты видел надпись, что страшней стократ
Всего, что знала жалкая природа
Людей. Но в Ад спускается с высот
Защитник человеческого рода,
Непобедимый светлый ангел».
Бесшумно недоступный прежде вход.
В тот самый миг возвысившись над всеми,
Воскликнул он: «Погибший, жалкий род!
Проклятое низвергнутое племя!
Вы Небесам противитесь опять!
Иль высшей власти тягостное бремя
Безверием вы думаете снять?
Бесплодны ропот ваш и возмущенье:
Они способны только умножать
Стократно эти адские мученья».
* * *
Тех голосов мучительные звуки
Услышав, я учителя спросил:
«Чьи тени, поднимающие руки,
Томятся здесь средь огненных могил?»
«Еретики оттенков всевозможных,
Отступники, – мой спутник говорил, —
Лежат в гробницах этих придорожных,
Где пламя беспрестанно будет жечь
Безумцев, лжеучителей безбожных».
Но я застыл, не отрывая глаз
От башни, мрачным светом озаренной,
Где бесновались Фурии сейчас.
Они змеились плотью обнаженной,
Был стан у каждой гидрами обвит;
С кровавого чела волной зеленой
Спадали змеи. Фурий жуткий вид
Меня потряс. Поэт промолвил: «Это
«Царицы слез» прислужницы. Горит
Их взгляд огнем, но не приносит света».
«О да, всегда отчетливы для глаз
Предметы отдаленные. Так было
Угодно Небесам. Но всякий раз
То разглядеть, что нынче наступило,
Прозрение не в силах нам помочь;
Теперь земная жизнь для нас – могила,
Где царствует одна глухая ночь».
«Для родины я стал звездой несчастной!» —
Вдруг из гробницы голос прозвучал.
Я отшатнулся и, во мгле опасной,
К учителю прижавшись, замолчал.
Но он сказал: «Ты оробел напрасно.
Из гроба Фарината храбрый встал,
И крепкий торс его нам виден ясно».
И тут поймал я Фаринаты взгляд
Сквозь пламя, что над ним вздымалось властно.
Но как гордец, презревший даже Ад,
Он возвышался над своей гробницей.
«Слова надежды им не прочитать.
Я расскажу, за что их заточили:
Страшнее зла, пожалуй, не назвать,
Чем ложь, от всех скрываемая».
* * *
«Мы и к другим безумцам подойти.
Их держат во втором подземном круге.
Вглядись же в те грехи и перечти:
Здесь сводничество, льстивости услуги,
Фальшь, взятка, святотатство и подлог,
Ложь разная, как будто друг о друге
Забыли вовсе люди, и порок
Стал нынче всякой доблести заменой.
Есть грех еще – ужасен и жесток, —
Он – смерть любви: его зовут изменой».
«Но посмотри скорей, пора пришла:
Мы встали у кровавого потока,
Где в кипяток за грязные дела
Насилия – повержены без срока
Преступники. О ты, развратный род,
На злобу жизнь потративший жестоко,
Неисчислим твоих пороков счет!»
* * *
Я видел их, кричащих, погруженных
В бурлящий пламень с головы до ног.
И, показав рукой на осужденных,
Кентавр сказал: «Вот казнь земных владык».
И охраняло этот камнепад
Чудовище, которое сосцами
Не матери вскормилось, говорят,
А деревянной телки; ужас Крита…
Вперяя в нас угрюмый, злобный взгляд,
Оно рванулось, пеною покрыто.
«Но и сейчас могу поклясться смело,
Что и зерна измены нет во мне,
Что кесарю я предан был всецело,
Что зло взошло не по моей вине,
Что, путь от уваженья к униженью
Пройдя, я проклят был в родной стране.
Пускай же тот, кто жаждет возвращенья
В земную область, честь мою спасет,
Рассеяв неуместные сомненья
В моей любви и верности. Я тот,
Кого сгубила клевета людская…»
«Как человек мог обратиться вдруг
В трухлявый пень, приемля наказанье?
И виден ли конец ужасных мук?»
И основанье дерева сказало,
В стенанья обращая каждый звук:
«В моем ответе утешенья мало.
Знай: всякий раз, когда, покинув грудь,
Душа самоубийцы вылетала, —
К седьмому кругу Ада жуткий путь
Указывал ей Минос. И тогда-то
Она, спеша, боясь передохнуть,
В лес этот направлялась без возврата».
