Ад. Песнь 26
Когда мы наконец-то дошагали
До той скалы, откуда видно дно,
Восьмая пропасть встала перед нами:
Она зияла мрачно и черно…
Как Елисей, что был спасен в Вефиле
Медведицами гневными давно
И наблюдал, как кони уносили
На небо колесницу Илии,
Огнем багровым промелькнув на синем
Так я глядел на быстрые огни.
И в каждом грешник призрачный таился.
Чтоб рассмотреть, как двигались они,
Над самым краем бездны я склонился.
Бессилен человеческий язык,
Бессилен стих певца для описанья
Того, что, подавляя в горле крик,
Увидел я, – мученья, истязанья.
* * *
«Али, чей череп надвое рассечен.
Здесь те, что пристрастились уловлять
Народ, который издавна беспечен,
И сеять войны, а не благодать.
Теперь, отдохновения не зная,
Они должны от тяжких ран страдать,
Свой путь по кругу этому свершая;
А в день, когда их рана заживет,
Плоть властолюбцев, что бредут стеная,
Меч демонов на части рассечет».
* * *
И рот его раскрыл, но языка
Я не увидел там… «Увы, судьбою
Лишен, – сказал мне грешник, – на века
Тот, кто сейчас стоит перед тобою,
Способности привычной – говорить.
Когда-то, подготавливая к бою,
Он Цезаря решился убедить».
Нет, вода из сита
Так не лилась, как, перейдя предел,
Хлестала кровь из грешника… Открыта
Мне плоть его была. Кривился рот
От боли, и земля была полита
Его слезами… Грешника живот
Кишки и печень предъявлял со стоном.
Я сердце разглядел и даже тот
Мешок меж прочих органов.
«Меня безумец начал понукать,
Чтоб из него крылатого Дедала
Я сотворил. Но так как я не мог
Его поднять и на вершок с начала
Над грешною землей, – меня он сжег.
Я муки этой огненной не вынес…
Низверг потом, но за другой порок
Меня сюда неумолимый Минос».
* * *
«Подделывал я золото и слыл
Подобием преловкой обезьяны.
Алхимиком я в мире смертных был».
Лишь груды тел. Один страдалец синий
Лежал на брюхе; и ползком другой
Пытался – жутких тел посередине —
Куда-то перебраться и, нагой,
Он падал, потому что омертвела
Рука, и дрыгал скрюченной ногой.
О, здесь никто измученного тела
Не в силах был над прочими поднять,
Как будто бы над ними тяготела
* * *
У каждого на исхудавшем теле
Темнели струпья с головы до ног.
Ужасный зуд унять они хотели,
«Но есть воспоминание одно,
Что даже здесь меня не покидает.
Страшней недуга тяжкого оно,
Который вечно плоть мою терзает.
Оно все время мне твердит о тех
Местах, где я (и это каждый знает)
Однажды совершил ужасный грех…
Как нить в иглу, вина в меня продета:
Чеканил я когда-то без помех
* * *
Обман – причину всей моей кручины —
Я с братьями коварными познал
В тот миг, когда подделывать флорины
Они меня заставили, и стал
Я жертвой их…»
* * *
«Но чтоб потом тебе не устрашиться, —
Взяв за руку меня, сказал певец, —
Немедленно ты должен убедиться
В моих словах, постигнуть наконец,
Что различил не башни сквозь туман ты.
Нет, там, внизу, в последнем из колец,
В колодец знаменитые гиганты
Погружены от пояса до пят».
Сказал Вергилий и запнулся вдруг,
Заметив, что протягивает руки
Гигант Антей (всю силу этих рук
Изведал Геркулес в тоскливой муке).
И мне сказал учитель:
«Не робей, Ты не познаешь горестной
науки».
Но в ту минуту исполин Антей
Мне башней Гаризендой показался,
Когда несется облако над ней.
И я, признаюсь, так перепугался,
Что даже спуск иной бы предпочел.
Но проводник наш тихо продвигался.
И вскоре нас привел в долину зол.
Мне нужен стих суровый и железный,
Чтоб леденящий ужас передать,
Царящий над последней адской бездной.
* * *
И грешники, друг к другу приникая,
Как две доски, скрепленные гвоздем,
Где идеально край подогнан к краю, —
Вдруг с дикой злобой, как козел с козлом,
Бодаться стали, вереща: «Уйди ты!»,
И третий дух, с опущенным челом
И с ухом отмороженным, сердито
И торопливо начал говорить:
«Ну что на нас уставился открыто?
Ты пояснений жаждешь, может быть?
Так знай же, что Бизенцскую долину
Старик-отец, готовясь уходить,
Оставил сыновьям. Но половина
Была обоим братьям не нужна,
Ведь каждому тогда хотелось сыну,
Чтоб лишь ему досталась вся страна».
«Но ты – тосканец, говорит мне что-то.
И в край родной вернешься, может быть.
Коль так, пришелец, то моя забота
Тебе правдиво жизнь мою раскрыть.
Я был когда-то графом Уголино,
А эта мразь, что продолжает выть,
Что всех скорбей и мук моих причина,
Архиепископ Руджери; вот он
Мне обеспечил страшную кончину.
Обманутый, я был им умерщвлен».
«Брат,
Ты не заметил, как прошел по грани,
Где Люцифером замкнут мрачный Ад;
Ты перешел ту точку роковую —
Когда я опрокинулся назад, —
Тот центр Земли, что помянул я всуе,
Который льдом блистающим объят
(О, я точней тебе не обрисую),
Куда все грузы мощь свою стремят.
И этот свод небесный над тобою —
Обратный своду, под каким распят
Был Тот, Чьего я имени не стою,
Тот Человек, что без греха рожден
И умер без грехов»…
Я буду петь о новой стороне,
Где для скорбей и горя нет причины;
Где дух людской, очищенный вполне,
На небеса достоин возноситься…
* * *
Все радости покинутого мира
Я осознал, вступая в круг иной,
Отринув Ад, где горестно и сиро
Бродил я, содрогаясь, как больной…
* * *
«Ты пройди вперед,
Где плещут волны, в берег ударяя.
На острове есть место, где растет
Давно уж не растенье-победитель,
А лишь тростник, покорный бегу вод».
