/Родственники, друзья и слуги./ Я сделал ему этот комплимент как можно более кратко, время и место не позволяли мне быть более пространным. Я в то же время усадил его в другие, а не в его носилки; я держал их здесь в полной готовности, и, препроводив его в дом одного служителя Собора, не особенно удаленный оттуда, в ожидании, когда подвезут карету для конвоирования его, куда указывал мой приказ, я увидел его столь сильно взволнованным, что рассудил — должно быть, он пребывал не в особенно добром мнении о его делах. Главный Прево Дворца арестовал в тот же час служителей, последовавших за ним в этот вояж, тогда как опечатывали все его бумаги. Карета, какую я ждал, вскоре прибыла, и, заставив его в нее войти, я приказал окружить ее тридцати мушкетерам, во главе их был Сен-Map, кто является сегодня Комендантом. Цитадели Пиньероля. Он был в те времена всего лишь Вахмистром этой Роты; но фортуна улыбнулась ему, а его мудрость поддержала его фортуну; он продвинулся сегодня намного дальше меня, хотя в те времена я был гораздо выше, чем он. Я имел приказ Короля не покидать моего пленника ни на шаг; итак, отконвоировав его лично до Анжера, я поместил его в комнату, не признавая никаких приказов Лейтенанта Короля, находившегося в этом замке. Между тем, Коменданта Бель-Иля призвали к сдаче. Он ничего не пожелал сделать, так что уверились было, что придется прибегнуть к силе, дабы научить его разуму. В самом деле, он насмехался поначалу над всеми угрозами, какие ему смогли сделать, как если бы был уверен в достаточно мощной подмоге для скорого освобождения его от осады, что начали формировать вокруг его стен; но, наконец, поубавив мало-помалу свою гордыню, он привел дело к переговорам и вскоре после этого сдался.
Все родственники Месье Фуке разделили участь его опалы, точно так же, как и некоторые из его друзей. Месье де Бетюн, сын Графа де Шаро, Капитана Телохранителей, кто женился на дочери от его первой жены, был сослан вместе с ней. Братья заключенного обрели тот же жребий, что и Месье де Бетюн; Аббат Фуке не составил исключения, как и Архиепископ Нарбонны, Епископ Агды и шталмейстер Короля, хотя именно он был обвинителем собственного брата. Потому как это качество ему мало подходило, он ни на кого и не жаловался; совсем напротив, весь Париж и вся Франция находили, что он получил только то, что заслужил. Шталмейстер захотел было увезти свою жену вместе с собой в изгнание, но она не пожелала туда ехать. Так как она вышла за него замуж исключительно из-за состояния его брата, едва она увидела его поверженным, как предпочла монастырь его компании.
Все родственники и все друзья ее мужа делали, что могли, лишь бы удержать ее от шага вроде этого. Они ей внушали — кроме того, что она поступала здесь ни по Божеским, ни по человеческим законам, их враги, кто и так уже слишком торжествовали при виде их опалы, ухватятся еще и за этот новый повод их оскорблять; итак, она должна избавить их от этого позора, ведь в этом у нее было столько интереса, как ни у кого другого, поскольку, соединившись с их кровью, она просто обязана разделять с ними все то добро и все то зло, что могло выпасть на их долю. Все эти внушения оказались бесполезными. Так как она происходила из дома, намного более славного, чем тот, куда она вошла (она была из д'Омонов), она столь сильно презирала своего мужа, что терпела его только потому, как для нее существовала опасность, во времена удачи его брата, в раскрытии перед ним тех чувств, какие она к нему испытывала. Однако, так как все меняется в этом мире, а, главное, женщины, являющие собой само непостоянство, она соскучилась в конце концов быть запертой в четырех стенах и пожелала возвратиться к своему мужу. Тот был к этому довольно-таки расположен; либо он ее любил, или же это льстило его самолюбию — иметь ее под боком. Но когда его родственники пристыдили его тем, что он хотел сделать после того, как она сыграла с ним такую шутку, он велел ей передать, что поскольку она бросила его в опале, она слишком поздно додумалась пожелать разделить с ним его судьбу.
/Месье Фуке в Бастилии./ Я совсем ненадолго задержался в Анжере вместе с моим пленником, и когда Двор отдал мне приказ препроводить его в Венсенн, я поместил его в главную башню замка, где содержатся Государственные преступники. Ла Феронней, кто был там Лейтенантом Короля под началом Герцога де Мазарини, и кто был одарен этим Комендантством, точно так же, как и множеством других, благодаря своей жене, бросил на меня заботу о дверях, и я доверил их охрану мушкетерам. Я расположил Кордегардию перед комнатой пленника, а так как я знал, что Месье де Бофор и Коадъютор сбежали из этой тюрьмы, я приказал еще и уложить там двух мушкетеров, дабы они, один за другим, не спускали с него глаз в течение ночи. Он не мог ускользнуть в такой манере, и Король держал его там, пока не выбрал Комиссаров для рассмотрения его дела в суде; я получил приказ, когда они были назначены, перевезти его в Бастилию.
Бемо совсем недурно обделывал там свои дела с тех пор, как был там Комендантом. Так как аппетит приходит обычно во время еды, он уже подготавливал огромное состояние, какое составил там позже, и грезил о титулах, что будут настолько же помпезными, насколько его сокровища будут громадными.
/Благородство Месье де Бемо./ Существовал в провинции один дом, носивший его имя, и он очень хотел сделаться ему родственником. Он не мог доказать свое происхождение, разве что со стороны Адама и Евы, если только ради приближения к нашему времени он не обратился бы к Ною, от кого уже он наверняка происходил, точно так же, как и от них. Но, наконец, зная, что с деньгами можно добиться чего угодно, он сделал предложение старшему этого дома — если тот пожелает признать его своим родственником и ввести его в свое семейство, он преподнесет ему подарок, каким тот будет удовлетворен. Этот дворянин обладал почти такой же нищетой, как и благородством, что должно было бы сделать его сговорчивым; но так как существуют Вельможи в провинции, кто верят, будто обесчестят себя, и в самом деле, они не слишком неправы, думая так, если собственным поступком принизят их ранг, этот оказался в том же настроении, как и покойный Маркиз де Везен, кто никак не пожелал признать родственником Маршала де ла Мейере, носившего имя де Ла Порт, точно так же, как и он сам, хотя Маршал предлагал ему за это кругленькую сумму. Наконец, поскольку этот дворянин оказался в таком настроении, он отказался от всех предложений, сделанных ему Бемо, и хотя этот последний щупал и перещупывал его несколько раз по этому поводу, он никогда бы не вышел из этого с честью, если бы у этого вельможи не было сына, более заинтересованного, чем он сам. Две тысячи луидоров по одиннадцати франков каждый заставили того не только сделать для него все то, в чем всегда отказывал ему его отец, но еще и отдать свои титулы Бемо, как если бы он был старшим его дома; итак, это он в настоящее время сохраняет все должности Монлезанов (в Гаскони одним из знатнейших домов были Монлезены — А.З.), он же распорядился составить их опись, какую и показывает всем своим друзьям, дабы убедить их, что и он из такого же доброго дома, как и дворянин из Гаскони. Каждый верит в то, во что ему заблагорассудится; я также поверю во все, во что пожелаю; но, что я прекрасно знаю, так это, если скажут, что я не д'Артаньян, по крайней мере, когда это не будет исходить со стороны женщин, и что я всего лишь Кастельмор, пусть же и о нем так, же скажут, что ни со стороны мужчин, ни со стороны женщин он не больший Монлезан, чем мой здоровенный лакей не Шампань, хотя он и носит это имя. Также Месье Граф де Сюз, кто и есть настоящий Шампань, не пожелает его признать, а мой лакей не посмеет от него этого потребовать, потому как у него нет двух тысяч луидоров, и он не может предложить их ему за его согласие, как Бемо отдал их Монлезану. Однако, так как никогда и ни в чем не надо отчаиваться, если он сможет в один прекрасный день сделаться Комендантом Бастилии, может быть, и он замечательно войдет в этот дом, как тот, другой, пролез в дом Монлезанов. Граф де Сюз достаточно нищ сегодня, дабы натворить много вещей ради такой суммы и даже удовлетвориться половиной.
Прибыв в Бастилию, я показал мои приказы Бемо, дабы он распорядился открыть мне ворота.
/Бемо беспокоится и печалится./ Они совершенно не понравились ему по двум резонам; во-первых, он не должен был иметь никакого надзора над моим пленником, а главное — я привел ему туда малых, будто специально подобранных поближе ласкать Мадам де Бемо, если она соизволит им позволить это делать. Не существовало никакого подбородочника, когда бы даже он был двойным и еще более громадным, чем тот, что она носила, непроницаемого для их неутолимого аппетита. Все это были люди от девятнадцати до двадцати лет, то есть, чудесного возраста для служения Дамам, особенно когда они и не просят ничего иного, как перейти к делу. Хорошо еще, что ему оставили заботу о кухне; сто франков, предоставленные Суперинтенданту на ежедневные расходы, быть может, и утешили бы его за все остальное; но так как это мне надлежало его кормить, от страха, как бы ему не предъявили какой-нибудь иск за скудное питание, Бемо настолько загрустил в течение нескольких дней, что я почти уверился, будто он просто помрет от горя. Между тем, отобранные Комиссары собрались в Арсенале, и всему этому дали наименование Палаты Правосудия. Они были извлечены из множества Трибуналов, одни из одной провинции, другие из другой, как если бы в настоящее время стоял вопрос о суде над человеком, обворовавшим все Королевство, и потребовались люди ото всего Королевства, дабы его осудить.
