Автор неизвестен - Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов

Мне б тыщу марок звонким серебром,
Да и червонцев столько — но беда,
Амбары бы с пшеницей и овсом,
Коров, баранов и быков стада,
В день — по сту ливров, чтобы жить широко,
Да замок бы, воздвигнутый высоко,
Да порт — такой, как любят моряки,
В заливе, при впадении реки.

Но мудрость Соломонову притом
И здравый смысл мне б сохранять всегда,
А давши слово, вспоминать о нем,
Когда придет для дела череда;
Вовек не ведать скупости порока,
Чтоб рыцари не слали мне упрека,
Не пели бы жонглеры-шутники,
Что не видать щедрот моей руки.

Вот стать бы мне красавицы дружком,—
Да чтоб была мила и не горда!
Мне б сотню рыцарей, они б верхом
За мною вскачь неслись туда-сюда,
Блестя бронею и с мечом у бока —
В вооруженье я, признаться, дока!
Да и купцы б везли ко мне тюки —
Тюки бы скоро делались легки!

Кто пропитанья ищет день за днем,
Униженно, сгорая со стыда,
Тех бы созвать к себе в богатый дом
Пусть не гнетет их горькая нужда,—
Кормить их сытно до любого срока,
А платы с них не требовать жестоко.
Одна помеха — грезам вопреки,
Доходишки мои невелики!

Зато уж вам, любовию влеком,
Я, Донна, отдал сердце навсегда,
А будь я всемогущим королем,
Весь мир принадлежал бы вам тогда.
Но я и так прославлю вас далёко,
При всех дворах, до самого Востока.
Вам посвящу все песни, до строки,
О мой источник счастья и тоски! 

Не мудрено, что бедные мужья
Меня клянут. Признать я принужден:
Не получал еще отказов я
От самых добродетельных из донн.

Ревнивца склонен пожалеть я вчуже:
Женой с другим делиться каково!
Но стоит мне раздеть жену его —
И сто обид я наношу ему же.

Муж разъярен. Да что поделать, друже!
По нраву мне такое баловство —
Не упущу я с донной своего,
А та позор пусть выместит на муже! 

— Сеньор Сордель! Так вы опять
Графиню стали осаждать?
С Блакацем вместе вам страдать!
Ведь он, я слышал, ей одной,
Прием встречая ледяной,
Обязан ранней сединой.

— Пейре Гильем! Всевышний, знать,
Чтоб горестям меня предать,
Задумал ей красу придать
Превыше всей красы земной!
Коль умысел таю дурной —
Болтаться мне в петле тугой!

— Сеньор Сордель, как странны вы!
Досель не слышал я, увы,
Чтоб были чувства таковы.
Молва гласит: кто полюбил,
Тот счастья с донной не вкусил,
Коль с нею ложе не делил.

— Пейре Гильем, что суд молвы!
Нет, без мечты сердца мертвы.
Я счастлив выше головы,
Что в ней доверье пробудил,
А взгляд ее мне все б затмил,
Когда бы лаской подарил.

— Сеньор Сордель, в ваш скромный нрав,
Быть может, и поверит граф,
Но, осторожность потеряв,
Как бы не каялся затем!
У вас, простите, кое с кем
Уже так вышло между тем!

— Пейре Гильем, как был я нрав,
Врага любви в вас угадав!
Ведь, помня вежества устав,
Граф должен быть и глух и нем
И мирно спать. Да и зачем
То, что сокрыто, видеть всем!

— Насчет супруга буду нем,
Но все ж готовьте щит и шлем!

— Любовь чревата тем да сем,
Но я не отступлю, Гильем! 

Передаст эта песня под струн перезвон
Смертный плач по Блакацу — души моей стон.
Мне не только сеньором, мне другом был он.
Был закон его сердца — отваги закон,
Так для сердца его — никаких похорон!
Его сердца вкусить должен каждый барон.
Чтоб к отваге Блакаца он был приобщен,
Если сам он в отважных делах не силен.

Прежде всех его сердца вкусить надлежит
Императору римскому: он норовит
Взять Милан, да, увы, с немчурою разбит.
Враг меж тем всю страну его растеребит.
И французский король пусть отваги вкусит:
Проворонил Кастилью — отбить не вредит!
Он бы рад, но мамаша ему не велит,—
Из мамашиных рук до сих пор он глядит.

Да вкусил бы отваги король англичан.
Робкий нрав был ему от рождения дан,—
Вот французский король и пошел на обман,
Захватил его земли, негадан, неждан.
А Кастилец двойною короной венчан,—
Значит, дважды вкусить и отваги он зван,
Но тайком,— ведь иначе владыка двух стран
От клюки материнской потерпит изъян.

Пусть король арагонский, отважнее став,
Королевских своих добивается прав:
Тот позор, что узнал он, Марсель потеряв,
Можно смыть, лишь обратно Марсель отобрав.
А наваррский стал трусом, забвенью предав,
Сколь он смелым был раньше — тогда еще граф
Так карает господь, даже властью взыскав!
Плох король, если он только властью и прав.

И тулузскому графу, уж верно, не грех
Запасаться отвагой, да более всех.
Он владенья свои отдает без помех,
А потом не заштопаешь этих прорех!
Провансальский же граф, ои — и горе и смех! —
С перепугу творит за огрехом огрех:
Без отваги воитель — презреннее всех,
Ни себе, ни другим не приносит утех.

Ненавидят меня у властителей тех.
Это значит — стяжал обличитель успех! 

На землю упавший слон
Поднимается опять,
Если крик вокруг поднять,—
Я, как слон, свалившись с ног,
Без подмоги встать не мог.
Такой проступок мною совершен
И так мне душу угнетает он,
Что двор Пюи осталось мне молить,
Где есть сердца, способные дружить:
Пусть к милосердью громко воззовут
И снова встать мне силы придадут.

Коль не буду я прощен,
Счастья мне уже не знать!
С песнями пора кончать,—
Спрячусь, грустен, одинок,
В самый дальний уголок.
Кто Донною сурово отстранен,
Тому вся жизнь — лишь труд, лишь тяжкий сон,
А радость может только огорчить:
Я не ручной медведь, чтоб все сносить,
Терпеть, когда тебя жестоко бьют,
Да и жиреть — коль есть тебе дают!

Может, мой услышав стон,
И простят меня, как знать?
Симон-маг Христу под стать
Вознестись хотел, но бог
Грозный дал ему урок:
Господней дланью тяжко поражен,
Был Симон-маг за дерзость посрамлен.
И я был тоже дерзок, может быть,
Но только тем, что я посмел любить.
Не по грехам: бывает грозен суд,
Так пусть со мной не столь он будет крут!

Впредь я скромности закон
Не осмелюсь нарушать.
Фениксом бы запылать,
Чтоб сгореть со мною мог
И болтливости порок!
Сгорю, самим собою осужден
За то, что чести наносил урон,
Восстану вновь — прощения молить
И Донны совершенство восхвалить,
Когда в ней милосердье обретут
Те слезы, что из глаз моих бегут.

В путь посол мой снаряжен —
Эта песня! Ей звучать
Там, где я не смел предстать,
Каяться у милых ног —
И в очах читать упрек.
Два года я от Донны отлучен,
В слезах спешу к Вам, Лучшая из Донн, —
Вот так олень во всю несется прыть
Туда, где меч готов его сразить.
Ужель меня одни лишь муки ждут?
Ужель чужим я стал навеки тут? 

Жил в старину Персеваль,—
Изведал вполне я
Сам Персеваля удел:
Тот с изумленьем глядел,
Робко немея,
На оружия сталь,
На священный Грааль,—
Так, при Донне смущеньем объят,
Только взгляд
Устремляю вослед
Лучшей из Донн,— ей соперницы пет.

Врезано в сердца скрижаль
Свидание с нею:
Взор меня лаской согрел,
Я оробел, онемел,—
Этим себе я
Заслужил лишь печаль
И сомненье, едва ль
Я других удостоюсь наград.
Но стократ
Муки прожитых лет
Сладостней радостей легких побед.

Ласкова речь ваша,— жаль,
Душа холоднее!
Иначе я бы посмел
Верить — не зря пламенел
Молча, робея:
И без слов не пора ль
Знать, как тягостна даль
Для того, кто, любовью богат,
Вспомнить рад
Хоть ваш первый привет,
Хоть упованья обманчивый бред.

В небе найдется звезда ль,
Что солнца яснее?
Вот я и Донну воспел
Как совершенства предел!
Краше, милее
Мы видали когда ль?
Очи, словно хрусталь,
Лучезарной игрою манят
И струят
Мне забвение бед,
Тяжких обид и печальных замет.

Жизнь не зовет меня вдаль,
Всего мне нужнее
Сердцу любезный предел.
Все бы дары я презрел,—
Знать бы скорее:
Милость будет дана ль,
Гибель мне суждеиа ль?
Если буду могилою взят
Пусть винят —
Вот мой горький завет! —
Вас, моя Донна, очей моих свет!

Старость умом не славна ль?
Вы старцев мудрее.
Юный и весел и смел,
Все бы резвился и пел,—
Вы веселее!
Юность в вас не мудра ль?
Мудрость в вас не юна ль?
Блеск и славу они вам дарят,
Говорят,
Покоряя весь свет,
Как совершенен ваш юный расцвет.

Донна! Муки мне сердце томят,
Но сулят,
Что исчезнет их след:
Милость приходит на верность в ответ.