Автор неизвестен - Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов

— Пердигон! Порой бесславно
Жизнь ведет свою барон,
Он и груб и неумен,
А иной виллан бесправный
Щедр, учтив, и добр, и смел,
И в науках преуспел.
Что донне можете сказать:
Кого из этих двух избрать,
Когда к любвн ее влечет?

- Мой сеньор! Уже издавна
Был обычай заведен
(И вполне разумен он!):
Если донна благонравна,
С ровней связывать удел
Тот обычай повелел.
Как мужику любовь отдать?
Ведь это значит потерять
И уваженье и почет.

— Пердигон! Зачем злонравный
Благородным наречен!
Нет! Лишь в сердце заключен
Благородства признак главный,
И наследственный удел
Не заменит славных дел.
Иной барон — зверям под стать.
Ужель медведя миловать?
Тут имя знатное не в счет!

— Мой сеньор! Мне так забавна
Ваша речь. Я поражен:
Ведь виллан же не рожден,
Чтобы донн ласкать, как равный!
Сколь бы он ни обнаглел,
И для наглых есть предел!
Как донну—донной величать,
Коль та с мужицкою смешать
Посмела кровь, что в ней течет

— Пердигон! Забыли явно
Вы про вежества закон,—
Вот так мудрый Пердигон!
Сердце с сердцем равноправно.
Я б на имя не глядел
И призвать бы донн посмел
Любовь достойным отдавать,
А званьями пренебрегать:
Мы все — один Адамов род!

— Мой сеньор! Вопрос исправно
Разберем со всех сторон.
Рыцарь верен испокон
Власти вежества державной,
А мужик в бароны сел,
Да глядишь — и охамел:
Кота-мурлыку сколь ни гладь,
Но стоит мыши зашуршать
И зверем стал домашний кот!

— Пердигон! Кто ж одолел
В нашем споре? Срок приспел:
Чью правоту теперь признать,
Одни Файдит волен решать.
Пускай сужденье изречет!

— Мой сеньор! Я б не хотел,
Чтоб его сей спор задел —
Он сам виллан! Но должен знать
Любви достойна только знать,
Вилланов же — мотыга ждет! 

Конь по холмам меня носил.
Кругом чуть-чуть лишь рассвело.
Цветы боярышник раскрыл,
И там, внизу, где все бело,
Девицу заприметил я.
Мчусь я к ней — холмы пологи,
У коня проворны ноги,—
А вдруг знакомка то моя?

Вот я на землю соскочил,
Забыт и конь мой, и седло,
Еще и рта я не раскрыл,
Как ручек ощутил тепло!
Потом, лицо в тени тая,
Мне под липой, в темном логе,
Целовала без тревоги
Глаза и рот она, друзья!

Без чувств упасть готов я был,
Но локон девичий взвило,
Он щекотнул, и все прошло.
Вкусив любви, я возносил
Хвалу владыке бытия.
И она твердит о боге:
Без божественной подмоги
Я, мол, не стала бы твоя!

— Подруга,— я проговорил,—
С тобой легко мне и светло.
Я тайну до сих пор хранил,
Не обрати ее во зло.
Сокрыла жизни толчея —
Языки людские строги! —
Ту, с кем был я на пороге
Счастливого житья-бытья.

— Сеньор, и мой удел уныл:
Ведь то меня — хитро и зло! —
Наветчик с вами разлучил.
Да, нам досталось тяжело.
Но, злобно клевету струя,
Все подвохи и подлоги
Стали тщетны и убоги,—
Нам злоба не страшна ничья!

— Теперь я горе позабыл,—
Тебя мне встретить повезло
На воле, где сердечный пыл
Ничто гасить нам не могло:
Ведь тут никто нам не судья,
Соглядатаи немноги —
Лишь холмов немых отроги
Да струи чистые ручья.

— Сеньор! Хоть Евы колея
По греховной шла дороге,—
Не стремлюсь я в недотроги,
Ведь вы ж не дьявол, не змея! 

Я в Ломбардии, бывало,
К милой сердцу приходил —
Донна ласково встречала,
Словно я ей тоже мил.

Как-то раз наедине
С ней шалили мы сначала,
Но свершить случилось мне
То, что Донна запрещала.

С этой встречи все пропало:
Был я мил, а стал немил.
Прежде Донна привечала,—
Чем же я не угодил?

Все неясно, как во сне.
Ну, за что она серчала?
Я ведь дал понять вполне,
Как мила она мне стала. 

К вам, моя Донна, пришел я просить
Освобожденья от клятвы моей.
Впрочем, за радости прожитых дней
Вечно признателен буду я вам.
Новое счастье, хвала небесам,
Стало вам прежнего счастья милей.
Что ж, пожелаю вам жить веселей,
Вас я другому без злобы отдам.
Ну, а коль встречу потом, может быть,
Буду учтивым, как следует быть.

Слез расставанья не стану я лить
И не вздохну, не насуплю бровей.
Впредь обойдусь без любовных скорбей:
С новою донной, назло болтунам,
Счастлив я так, что и не передам.
Правда, хоть, кажется, вы познатней,
Но в остальном не тягаться вам с ней.
Друг принесет вам и горе и срам,
Вам остается стареть и грустить,
Донне моей — и цвести и любить.

Право одно я хочу сохранить:
Быть вам защитой от злобных людей,
Освобождать от коварных сетей.
Лишь позовите — и помощь подам
Из сострадания к вашим слезам!
Платы не надо — ни ласк, ни речей,
Даже обещанных вами ночей,
Что, вопреки вашим нежным словам,
Не удосужились вы подарить,—
За вероломство не стану корить.

Если вам страшно обет преступить,—
Ад пострашнее упреков друзей! —
Что же, на это ведь есть иерей.
Так поспешите со мною во храм,
Вы отпущенье получите там:
Проще простого от клятвы своей
Освобождаются у алтарей!
Сразу расставится все по местам:
К новым обетам пора приступить,
Я же готов вам обиды простить.

Все ж я не стал бы от вас уходить,
Коль не страдал бы лютей и лютей
Самой мучительною из страстей:
Ревность не внемлет рассудка речам,
Ревность не верит словам и делам,
Ревность не знает спокойных ночей.
Ревность — проказа, уйти от людей
Надо больному, он чувствует сам.
Легче ему в отдалении жить...
Да, помогли вы мне жизнь облегчить!

С просьбой пришел я — меня отпустить,
Вот и порвется последняя нить. 

Знаю, как любовь страшна,
Дротиком ее пронзен.
Скоро ль буду исцелен?
Рана-то, болит она!
Знаю, помощь мне нужна.
Врач один бы исцелил,—
Сам я стоны подавил,
Рану от него скрывая.

Я глупец! Моя вина,
Что я гибнуть осужден:
Немотой я поражен
Перед Донной, что одна
Исцелить меня должна,—
Врач сей так меня пленил,
Так меня ошеломил,
Что пред ним дрожу всегда я.

Будь решимость мне дана,
Я из дальних бы сторон
К той, кем в рабство обращен,
Кем душа моя полна,
Полз без отдыха, без сна,
Руки бы пред ней сложил,
Пренебречь молвой молил,
Милосердья ждал, рыдая.

Донна, вами издавна
Лучший цвет добра взращен,
И, не увядая, он
Всюду сеет семена.
Сердцем предан вам сполна,
Наш союз я б свято чтил.
Как бы он прекрасен был,—
Что пред ним Ландрик и Айя!

А молва, что так жадна
Знать, в кого и кто влюблен,
Будет — чести чту закон! —
Неудовлетворена!
Тайну скроет пелена:
Я бы всех перехитрил,
Даже ложь себе простил,
Толкам пищи не давая.

Эти строки я сложил,
Чтоб Алмаз их затвердил,
Петь в Тулузу отбывая. 

— Сеньор Эльяс Кайрель, задать
Хочу я вам вопрос такой:
Скажите, лживости людской
Не поддаваясь ни на пядь,
Зачем вы песни прежние забыли
И от меня вы сердце отвратили?
Ведь с вами я такая ж, как была,
Вам отказать ни в чем бы не могла.

— Нет, донна Изабелла, стать
Успели вы совсем другой,
Вы прежде щедрою рукой
Мне честь умели воздавать.
Мои вам песни радость приносили
И столь искусно вас превозносили,
Но замолчит жонглерская хвала,
Коли наград она не обрела.

— Сеньор Кайрель, что тут сказать!
Признаться, вижу я впервой,
Чтоб обернулась лишь игрой
Сердечной дружбы благодать.
Жаль, всех других я остеречь не в силе:
С моих же слов вас слишком полюбили.
А донну славят лишь ее дела,—
Вы не нужны мне! Все я поняла!

— Что ж, Донна! Песней оглашать
Не стану пышный наш покой.
Но на душе моей покой:
Себя не жалко мне лишать
Своих заслуг неоцененных или
Всех тех наград, какими обходили...
Другая донна чванство отмела,
Не встречу в ней коварства или зла.

— Сеньор, легко вас разгадать!
К чему пустых упреков строй!
К чему обид притворных рой!
Ну что ж! Не стану вас держать —
Идите же, коль песни вам постыли,
В свой монастырь, где прежде дни влачили.
Я с просьбой к Иоанну бы вошла,
Чтоб вас опять обитель приняла.

— Мне, Донна, не к лицу вкушать
Свой хлеб в обители святой,—
Вот вам о суете мирской
Пора под старость забывать...
Нет, клевещу бесстыдно! Но не вы ли,
Жестокая, мне душу истомили?
Прекрасней вас земля не создала,
Но как меня обида извела!

— Сеньор Эльяс, вы так и не открыли,
Какой подруге сердце подарили?
Добиться милой я б вам помогла,
Когда и вправду столь она мила.

— Нет, Донна, нет! Уста бы всё сгубили,
Когда бы имя это возгласили!
Боюсь молвы, молва людская зла,—
И страсть моя во глубь души ушла.