/Доблесть Графа де Гиша./ Он не имел большого резона, тем не менее, хвастаться преимуществом, какое там получил, поскольку, за исключением этой смерти, потери были примерно равны, как с одной, так и с другой стороны. Граф де Гиш и несколько французских добровольцев творили там совершенно невероятные вещи. Это подало надежду его отцу, что Король ему простит. Так как Его Величество придавал особое значение бравым людям, он не мог поверить, будто бы тот сумел воспротивиться своему невольному уважению к нему, когда тот о нем услышит. Граф вместе с еще двумя людьми отваживался ходить на брандере поджигать один из главных кораблей Англии, несмотря на град мушкетных выстрелов, осыпавший их со всех сторон. Он даже несколько раз возвращался к нападению, потому как с ним постоянно случались какие-то неприятности; в том роде, что он привлек к себе равно восхищение и врагов, и тех, ради кого он сражался.
Маршал де Граммон с величайшей заботой постарался передать эту деталь Его Величеству; но весь ответ Короля на это заключался в том, что все было в высочайшей степени у его сына, можно смело сказать — он был чрезвычайно брав и чрезвычайно глуп; Маршал не попросил никаких дополнений к этому ответу, при каком он присутствовал. Он подал знак тем, кто беседовал об этом с Королем, поговорить с ним о чем-нибудь другом, решившись дожидаться другого удобного случая, дабы попытаться его тронуть.
Голландцы, получив вот такой реванш, усилились друзьями и союзниками, на кого они могли больше рассчитывать, чем на Короля. Они вообразили себе, будто бы, не делая всего возможного для ослабления накала войны, бушевавшей между Королем Англии и ими, он, напротив, подогревал ее втихомолку. Наконец, было ли это воображение или же правда, они пошли на постоянные выпады против него, вплоть до желания заключить мир без его участия — но так как Король Англии, беспрерывно свидетельствуя непомерными требованиями, что он абсолютно не расположен к примирению, они заключили договор с Королем Дании и с Принцами дома Брунсвик (Брауншвейг — А.З.), дабы помешать некоторым Принцам Германии, завистливым к их величию, посодействовать ему их одолеть.
Король Англии предупредил Короля Дании, кто горел желанием объявить ему войну, самолично ему ее объявив. Однако, либо до Короля Испании дошли слухи о том, что происходило во Франции по его поводу, либо ему было естественно объединяться с Императором, предпочтительно перед всеми остальными, он отдал ему в жены Маргариту-Марию-Терезию Австрийскую, сестру Королевы. Филипп IV распорядился этой женитьбой перед тем, как умереть, и он утвердил своим завещанием эту Принцессу наследницей его Короны, в случае, если его сын умрет бездетным. Он утвердил также и тем же завещанием тех, кто должны наследовать этой Принцессе, и исключил из их числа ее старшую сестру и детей, каких она имеет или каких она сможет иметь от Его Величества. Король ничего не сказал на все это, потому как имелся Принц, кто мешал что-либо здесь предпринять; но, думая об этом никак не меньше, он собрал войска к концу года, дабы заставить оценить претензии, о каких я говорил выше.
/Смерть Королевы-матери./ Королева-мать никогда бы этого не потерпела, если бы она еще была жива, и она столько бы сделала своими мольбами, что отвратила бы и этот удар от своего дома; но, к несчастью для Испании, она умерла в январе-месяце после необычайно долгих страданий. Она окончила свои дни из-за рака груди, какой она скрывала, по меньшей мере, четыре или пять лет, никогда не желая говорить об этом кому бы то ни было; но, наконец, не в силах больше терпеть боль, какую ей приходилось выносить, она доверилась одной из камеристок, а та известила об этом ее медиков. Так как было слишком поздно, а, к тому же, они и не разбирались вовсе в этой болезни, лечения, какие они ей предписали, ничему не послужили; рак открылся, в том роде, что эта Принцесса, кто была самой опрятной персоной в свете, и кто всегда проявляла наибольшую заботу о своей груди, а она была у нее очень красива, увидела себя умирающей с момента на момент в таком смраде, какой просто невозможно выразить. Она приняла это с терпением и восхитительным смирением, и так как она была чрезвычайно набожна всю свою жизнь, а умирают обычно, как и прожили, она отдала Богу душу с чувствами, достойными добродетели, какую она всегда проявляла. Она молила Короля, умирая, простить всем тем, кто были изгнаны или заточены по ее поводу. Бюсси Рабютен принадлежал к числу последних, по крайней мере, он оскорбил ее, как и многих других; но Король, такой человечный, каким он и является, нелегко забывает определенные преступления; он оставил его пока еще в Бастилии, как я говорил выше, не обратив никакого внимания на мольбы Королевы-матери.
/Сбор войск./ Объявленные сборы немногого стоили Его Величеству. Существовала столь великая поспешность разориться ради любви к нему, что все, сколько их было, высокородные люди испросили позволения образовать Роты кавалерии за счет их расходов. Месье де Лувуа, кто знал, как Месье Кольбер добился расположения Короля, всего лишь экономя и увеличивая его финансы, не преминул последовать его примеру, поймав этих безумцев на слове. Итак, Король, не развязывая кошелька, получил пять или шесть тысяч всадников в самом скором времени, и даже гораздо лучше экипированных, чем были его старые войска.
Маркиз де Креки еще не возвратился из его ссылки, хотя прошло уже некоторое время с тех пор, как его теща была выпущена из тюрьмы. Он имел друга при Дворе в лице Виконта де Тюренна, к кому Король питал совершенно особое доверие, как к самому великому человеку его Королевства. Не то чтобы и Месье Принц не имел необычайных качеств, точно так же, как и он, от чего тот и имел своих приверженцев, как и Виконт мог иметь своих — но так как тот был отмечен первородным грехом в сознании Его Величества, кто с момента его возвращения не переставал подвергать того странным унижениям, на того едва смотрели при Дворе, потому как там смотрят обычно исключительно на людей, пребывающих в милости. В остальном Виконт де Тюренн был столь добрым другом Маркиза де Креки, что он не упустил и этот случай без попытки оказать ему услугу. Когда Король спросил его, какие армии ему понадобятся для достижения успеха в его намерениях, он ему ответил, что между прочих ему потребуется одна со стороны Германии, дабы помешать Императору и Принцам Империи его побеспокоить. Франция не испытывала недостатка в Генералах, кого можно было бы поставить во главе этой армии, что не должна была бы отличаться особенной силой, потому как Король не провел еще больших мобилизаций. Он, впрочем, поставил в строй несколько полков Пехоты, некоторым из которых он дал названия определенных провинций его Королевства, против обычая, практиковавшегося прежде. Поскольку лишь старые корпуса были удостоены такой чести, как Пикардия, Шампань, Нормандия и другие.
А положила начало этому нововведению довольно забавная вещь. Когда Король дал полк одному дворянину из Руэрга, по имени Монперу, с тем намерением, чтобы полк носил его имя, дворянин сказал ему, поблагодарив его за это, что он весьма обязан Его Величеству за оказанную ему милость, но если ему будет угодно оказать ему ее целиком, он его умолял дать полку название одной из его провинций. Король, кто боялся, как бы это нововведение не ввело в соблазн других Полковников, хотя, казалось, они должны были лучше предпочесть, чтобы их полки носили их имя, чем какое-либо другое наименование, спросил его о причине. Другой бы затруднился ему о ней сказать, потому как она абсолютно не была ему выгодна; но так как Гасконцы, а он принадлежал к их числу, хотя и не был уроженцем провинции с этим названием, обычно дают ответы, свойственные только им, он сказал Его Величеству, если он и обратился к нему с этой просьбой, у него были на это добрые резоны; хотя он ни в коем случае не претендовал быть на равных с большими сеньорами, кому Король давал полки, как и ему, но когда начнут их называть, они, конечно же, найдут себе больше офицеров и солдат. И он боялся, когда назовут Монперу, как бы это имя не звякнуло, как фальшивая монета. Король не мог не рассмеяться от того гасконского вида, с каким тот изложил ему свои печальные предвидения, и когда он спросил его, под каким же именем тот хотел бы увидеть свой полк, тот попросил его, пусть это будет название Руэрг. Его Величество соблаговолил согласиться и отправился работать над этой мобилизацией, а тот вернулся некоторое время спустя с хозяйством, о каком действительно можно было сказать, что оно бы уместилось в носке. Я полагаю, у него было всего-навсего две вьючных лошади, еще и вся их поклажа состояла из нескольких кусков сала да множества чеснока, из чего он, разумеется, намеревался готовить свои лучшие застолья. Потому и вонял он частенько, как козел, но, не считая этого, он был добрым офицером и здорово бравым человеком собственной персоной.
