здоровье, второй, третий, четвертый и пятый тоже, и мозги мистрис Фрэнк сделались более мягкими, чем яблоко ранет к Рождеству, и такими слабыми, что весь мир закружился вокруг нее. Видя, что она становится все более веселой, они всячески стали ее подзадаривать, говоря:
— Пожалуйста, мистрис Фрэнк, главное, не воздерживайтесь, ведь вы здесь желанная гостья; у нас много причин вас любить, раз вы так любите нашу хозяйку.
— Честное слово, — сказала она, запинаясь, так как язык ее становился чересчур толстым для ее рта, — я люблю вашу хозяйку, будто она моя родная дочь.
— Да, но послушайте, — сказали они, — она начинает плохо вести себя с нами.
— Так, мои ягнята, но в чем же дело?
— А вот в чем, — сказали они, — она старается урезать наши порции и говорит хозяину, что он чересчур много тратит на содержание дома.
— Тогда ваша хозяйка просто гусыня, дура; несмотря на свою новую шапочку, она девчонка по сравнению со мной. Ти-де-ри, ти-де-ри, я знаю-что знаю. Пейте же за мое здоровье. Посмотри, Твидль, я от всего сердца пью за твое здоровье! Ах, ты, сукин сын, когда же ты женишься! Ах, если бы я была еще девушкой, я могла бы тебя заполучить! Но это ничего не значит. Я всего лишь бедная женщина, но все-таки настоящая женщина. Чорт вас всех побери, вот уже тридцать зим, как я здесь живу!
— Значит, вы здесь дольше живете, чем наш хозяин.
— Ваш хозяин? Я знала его совсем ребенком, когда его звали Джек из Ньюбери, или просто Джек, — я его знала, когда он был еще бедный Джек. А ваша хозяйка! Теперь она богата, а я бедна, но это не мешает тому, что я знала ее совсем бедненькой, в коротких юбочках, слышите вы?
— Но теперь, — сказали они, — она здорово набралась самоуверенности; она совсем забыла, чем она была.
— Ба! Да чего ждать от такой зелени? Вот, за ваше здоровье! Пускай она только идет болтать, куда ей угодно... Да, но осторожно... Чем меньше говоришь, тем меньше раскаиваешься. Послушайте, друзья мои, хоть мистрис Уинчкомб и носит шапочку, но я ей не уступлю; можете ей это передать, для меня это безразлично. Я-то ведь не трачу деньги моего мужа, чтобы покупать вишни и зеленые яблоки [20]. Полно-полно, я знаю, что хочу сказать. Слава богу, я ведь не пьяна. Госпожа Уинчкомб дама? Нет, Нанет Уинчкомб — вот ее настоящее имя. Даже просто Нанет. Я ведь была уже женщиной, когда она была еще бедной девчонкой, хоть и носит она теперь шапочку и золотую цепочку. Я ведь не нуждаюсь в ней, я! Я постарше ее. Знаю я все ее хитрости. Я знаю, что говорю. Смейтесь надо мной, если хотите, мне это безразлично, я ведь не пьяна, ручаюсь вам.
И тут она начала, едва удерживаясь, чтобы не закрыть глаза, покачивать головой, проливать вино из стакана. Увидя это, они оставили ее в покое, вышли из подвала, когда она крепко заснула, и начали строить всякие планы, чтобы завершить свою злую шутку.
Наконец, они решили положить ее за один дом, в полумиле отсюда, как раз у лестницы, так, что всякий, проходивший здесь, должен был ее увидать. Твидль остался стоять поблизости, чтобы узнать окончание этой истории. Вскоре пришел один крестьянин из Гринхэма, по дороге в Ньюбери; быстро направившись к лестнице, он наткнулся на кумушку и упал прямо на нее. Вставая, он заметил, что это была женщина, и закричал:
— Эй, эй!
— Что такое, в чем дело? — сказал Твидль.
— Ох, это мертвая!
— Мертвая? — сказал Твидль. — Не думаю.
И он повернул ее на-бок.
— Клянусь, — сказал Твидль, — это пьяная женщина. Она, вероятно, из Ньюбери. Очень жалко ее здесь оставлять.
— Вы знаете ее? — сказал крестьянин.
— Нет, — сказал Твидль, — но я дам тебе пол-денье, если ты возьмешь ее в свою корзинку за плечи и пронесешь по городу, чтобы увидать, не знает ли ее кто-нибудь.
— Тогда, — сказал тот, — покажите-ка мне деньги. Клянусь, уж давно я не зарабатывал пол-денье.
— Вот оно, — сказал Твидль.
Тогда крестьянин взял и положил ее в свою корзину за спину.
— Но от нее страшно разит вином или еще чем-то. А что мне нужно говорить, когда я приду в город?
— Сначала, — сказал Твидль, — как только ты подойдешь к первым домам, ты крепко закричи: „Ох-э!“, затем ты скажешь: „Кто знает эту женщину, кто?“ Даже если тебе ответят: „Я ее знаю, я ее знаю“, ты не спустишь ее, пока не дойдешь до перекрестка на рынке. Там ты повторишь то же самое, и если кто-нибудь будет так любезен, что укажет тебе, где она живет, ты пойдешь туда и будешь кричать прямо перед ее домом; если ты все это исполнишь в точности, я дам тебе еще пол-денье.
— Мэтр Твидль, — сказал он, — я вас хорошо знаю. Вы ведь служите у мистера Уинчкомба, не правда ли? Честное слово. Если я не выполню все это точно, как вы мне сказали, не давайте мне ни ливра.
И вот он ушел. Подойдя к первым домам, он закричал так громко, как сержант:
— Эй! Ох-э! Кто знает эту женщину, кто?
Тогда пьяная женщина, у которой голова качалась из стороны в сторону, закричала:
— Кто зна... меня, кто?
Он повторил еще:
— Кто знает эту женщину, кто?
— Кто зна... меня, кто? — сказала она снова. И каждый раз, когда он кричал, она отвечала всем тем же: „Кто зна... меня, кто?“
На это все прохожие так сильно смеялись, что слезы выступали у них из глаз.
Наконец, один из них сказал:
— Послушай, молодец, она живет на улице Нортбрук, немного подальше мистера Уинчкомба.
Крестьянин спешно туда направился и там, перед сотней людей, опять закричал:
— Кто знает эту женщину, кто?
На что муж кумы вышел и завопил:
— О, несчастие, я знаю ее чересчур хорошо, помоги мне, боже!
— Тогда, — сказал крестьянин, — если вы знаете ее, берите ее. Я же ее знаю только как пьяную скотину.
В то время как ее муж вынимал ее из корзины, она дала ему хорошую оплеуху, приговаривая:
— Послушай-ка, хозяин, ты хочешь меня похитить?
Ее отнесли к ней
