богато, что им мог позавидовать любой принц. У всех одежды были одного цвета, и говорят, что впоследствии английская знать, которой понравилась эта мода, завела одинаковые ливреи для всех людей, служащих в каждом отдельном доме.
Этот Рэйер был лучший музыкант того времени и обладал большим состоянием. Между прочим, все инструменты, на которых играли его служители, были богато украшены серебряными, иногда даже золотыми, гвоздиками; точно так же смычки его скрипок были из чистого серебра. Благодаря своему уму он был призван к исполнению высоких обязанностей в городе и воздвиг на свои собственные средства в Лондоне больницу и приорию [27] св. Варфоломея.
Так как его оркестр был лучшим из всех в городе, Том Дув удержал его с тем, чтобы он играл в присутствии молодых принцев [28].
Когда ужин был подан, суконщики уселись за стол; тотчас же прибыл их хозяин и занял место среди них. Немного спустя появилась его милая супруга, в красной юбке и в корсаже, бела, как лилия, и промолвила:
— Добро пожаловать, господа! Будьте как дома.
Тут они с полным рвением набросились на пищу и начали разговор лишь после того, как достаточно насытились.
Тут Кэсзберт:
— Нечего сказать, хозяин, хорошая хозяйка ваша жена! Вот говядина, изготовленная по новому способу! Бог дает пищу, но дьявол посылает нам кухарок.
— Что такое, — сказала она, — что вам тут не понравилось? Эта говядина вам не по вкусу? Самые богатеи довольны ей. Только вот нищие и жалуются.
— Убирайся вон, стерва! — сказал Кэсзберт. — Ну уж и сокровище для муженька! Как это вы, пожилой и серьезный человек, могли связаться с этой нахалкой? Она такая же красавица, как хозяйка. Этим много сказано.
— Правда? — сказала она. — Так как здесь присутствует мой муж, то мне не хочется его раздражать. А то я тебе показала бы, чего ты стоишь.
— Что это на вас нашло? — спрашивали остальные. — Ты совершенно неправ, Кэсзберт, и придираешься без всякого основания.
— Нет, я должен высказать, что я думаю, — отвечал Кэсзберт, — я не умею притворяться. Наш милый хозяин за это не рассердится на меня. А раз он хорошего мнения обо мне, мне нет никакого дела до того, что думает про меня эта грязная чертовка.
— Довольно! — закричал Том Дув. — Пусть музыка заглушит эту ругань. Мы хотим забавляться, а не ссориться.
— Ну, — сказал старик Коль, — послушай меня, Кэсзберт. Прежде чем нам расстаться, нужно, чтобы ты помирился с хозяйкой. Сударыня, пью за ваше здоровье. Не обращайте внимания на его слова. Куда бы он ни пришел, уже без того не обойдется, чтобы он не наговорил глупостей.
— Ничто меня не может так огорчить, — сказала хозяйка, — как эти замечания на людях. Если он хотел в чем-нибудь упрекнуть меня, разве он не мог найти более удобного времени для того, чтобы об этом поговорить? Зачем наталкивать моего мужа на мысль о том, что я плохая хозяйка? Я и так живу не особенно в ладу с ним, что и говорить!
Потом она начала плакать.
— Ну, Кэсзберт, — сказали они, — выпей за ее здоровье. Пожми ей руку. Будьте друзьями.
— Ну, плакса, — сказал он, — я пью за ваше здоровье. Хотите вы помириться со мной и пожать мне руку?
— Нет, — сказала она, — хоть бы ты издох! Пожать тебе руку! Это все равно, что дьяволу.
— Ну, — оказал шут, — ты все-таки это сделаешь. Если ты ему не пожмешь руки, так я тебе сожму, как следует, шею. Ну, скорее, дура!
— Что ж делать, муженек, — сказала она, — жена должна повиноваться своему мужу, и я пью за его здоровье.
— В добрый час, — сказали остальные.
Потом она поднялась из-за стола и спустилась вниз.
Несколько времени спустя они заплатили свои общие издержки и вернулись к Джаррету, у которого они остановились. На следующий день они отправились обратно домой. Когда они прибывали на ночлег в Кольбрук, Коль обыкновенно отдавал свои деньги на сохранение до следующего утра хозяйке гостиницы. Это и повело его к гибели, как о том будет рассказано впоследствии.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
Как жена Грэя из Глостера с несколькими своими соседками отправилась на ярмарку взяла к себе в услужение дочь графа Шрусбэри.
В графстве Глостер существовал старинный обычай, по которому в известные дни в году все безработные парни и девушки отправлялись на ярмарку близ Глостера; с полной готовностью последовать за всяким, кто бы их и нанял, причем все парни выстраивались в один ряд, а девушки — в другой. Случилось так, что дочь изгнанного недавно перед тем графа Шрусбэри оказалась в ужасно бедственном положении. Она скоро утомилась от блужданий и страданий, чего вполне естественно можно бы было ожидать со стороны человека, не привыкшего переносить усталость. Она села на краю большой дороги; и заплакала.
— О, жизнь в мире, — сказала она, — как ты обманчива и лжива! Кто из живущих так, как я, не хотел бы от тебя освободиться? Ты вся построена из великих крайностей. Ты играешь всеми людьми и никому не верна. Фортуна — твой кассир. Непостоянная и изменчивая, как ты, она возвышает тиранов и низлагает королей; она приносит славу одним и позор другим. Фортуна приносит свои страдания, и мы ее не видим. Она касается нас своими руками, и мы ее не чувствуем. Она попирает нас ногами, и мы о том не знаем. Она говорит нам на ухо, и мы ее не слышим. Она, наконец, кричит, и мы не понимаем. А почему? — Потому что мы не знаем ее путей вплоть до того дня, когда нищета нам ее разоблачает. Ах! мой дорогой отец, — говорила она дальше, — все твои старания будут напрасны. Самое худшее из несчастий — это быть счастливой. Так оно и есть со мной. Была ли когда-нибудь знатная девушка доведена до подобной крайности? Где мои редкие драгоценности, мои богатые платья, мои пышные обеды, мои усердные слуги, мои многочисленные друзья, все мои суетные удовольствия? Мои удовольствия изгнаны печалью, мои друзья удалились от меня, став противниками, слуги разбежались, празднества превратились в пост, богатые платья изодрались в лохмотья, мои драгоценности украшают моих злейших врагов. Таким образом, при всяких обстоятельствах, наиболее униженный находится в
