38
Свалин[196] зовется
щит, он скрывает
солнца сиянье;
коль упадет он,
пламя охватит
и горы и море.
Сколь[197] имя Волка,
за солнцем бежит он
до самого леса;
а Хати[198] другой,
Хродвитнира[199] сын,
предшествует солнцу.
Имира плоть
стала землей,
кровь его – морем,
кости – горами,
череп стал небом,
а волосы – лесом.
Из ресниц его Мидгард
людям был создан
богами благими;
из мозга его
созданы были
темные тучи.
Боги и Улль
тем благо даруют,
кто пламя размечет;
если снимут котлы,
откроется взорам
мир сынов асов.
Ивальда отпрыски[201]
некогда стали
Скидбладнир строить
для сына Ньёрда,
светлого Фрейра,
струг самый крепкий.
Дерево лучшее —
ясень Иггдрасиль,
лучший струг —
………. Скидбладнир,[202]
лучший ас – Один,
лучший конь – Слейпнир,[203]
лучший мост – Бильрёст,[204]
скальд лучший – Браги[205]
и ястреб – Хаброк,[206]
а Гарм[207] – лучший пес.
Лик свой открыл я
асов сынам,
близко спасенье;
скоро все асы
собраны будут
за Эгира стол,
на Эгира пир.[208]
Звался я Грим,[209]
звался я Ганглери,
Херьян и Хьяльмбери,
Текк и Триди
Тунд и Уд,
Хар и Хельблинди;
Санн, и Свипуль,
и Саннгеталь тоже,
Бильейг и Бальейг,
Бёльверк и Фьёльнир,
Хертейт и Хникар,
Гримнир и Грим,
Глапсвинн и Фьёльсвинн;
Сидхётт, Сидскегг,
Сигфёдр, Хникуд,
Альфёдр, Вальфёдр,
Атрид и Фарматюр;
с тех пор как хожу
средь людей, немало
имен у меня.
Гримнир мне имя
у Гейррёда было
и Яльк у Асмунда,
Кьялар, когда
сани таскал;
Трор на тингах,
Видур в боях,
Оски и Оми,
Явнхар и Бивлинди,
Гёндлир н Харбард.
У Сёккмимира я
был Свидур и Свидрир,
старого турса
перехитрил я,
Мидвитнира сына
в схватке сразив.
Пьян ты, Гейррёд!
Пил ты не в меру,
отныне лишен ты
подмоги моей,
эйнхериев помощи,
милости Одина.
Много я рассказал,
но мало ты помнишь:
друг тебя предал;[210]
вижу я меч
прежнего друга —
кровью покрыт он.
Игг[211] получит
мечом пораженного,[212]
конец твой настал;
разгневаны дисы,[213]
увидишь ты Одина,
коль смеешь-приблизься!
Один ныне зовусь,
Игг звался прежде,
Тунд звался тоже,
Бак и Скильвинг,
Вавуд и Хрофтатюр,
Гаут и Яльк у богов,
Офнир и Свафнир,
но все имена
стали мной неизменно.
Конунг Гейррёд сидел, держа на коленях меч, наполовину обнаженный. Услыхав, что Один тут, он встал, чтобы оградить его от огня. Меч выскользнул у него рукоятью вниз. Конунг споткнулся и упал ничком, а меч пронзил его, и он умер. Тогда Один исчез. Агнар же стал конунгом и долго правил.
Фрейр, сын Ньёрда, сидел однажды на престоле Хлидскьяльв и обозревал все миры. Он взглянул на Ётунхейм и увидел красивую девушку. Она в это время шла из дома своего отца в кладовую. Увидев эту девушку, Фрейр очень опечалился.
Скирниром[215] звали слугу Фрейра. Ньёрд попросил его поговорить с Фрейром. Тогда Скади[216] сказала:
«Скирнир, вставай,
ты должен сейчас
у нашего сына
все разузнать —
чем так разгневан
муж многомудрый».
Скирнир сказал:
«Словом недобрым
Фрейр мне ответит,
коль стану пытаться
все разузнать,
чем так разгневан
муж многомудрый».
Скирнир сказал:
«Фрейр, ответь мне,
владыка богов,
поведай, прошу я:
отчего дни за днями
один ты сидишь
в палате пустой?»
Фрейр сказал:
«Как я поведаю,
воин юный,
о тягостном горе?
Альвов светило[217]
всем радость несет,
но не любви моей».
Скирнир сказал:
«Так ли любовь
твоя велика,
чтоб о ней не поведать?
Смолоду вместе
мы всюду с тобой
и верим друг другу».
Фрейр сказал:
«Близ дома Гюмира
мне довелось
желанную видеть;
от рук ее свет
исходил, озаряя
свод неба и воды.
Со страстью моей
в мире ничья
страсть не сравнится,
но согласья не жду
на счастье с нею
от альвов и асов».
Скирнир сказал:
«Дай мне коня,
пусть со мною проскачет
сквозь полымя мрачное,
и меч, разящий
ётунов род
силой своею!»
Фрейр сказал:
«Вот конь, возьми,
пусть с тобою проскачет
сквозь полымя мрачное,
и меч, разящий
ётунов род,
если мудрый им бьется».
Скирнир сказал коню:
«Сумрак настал,
нам ехать пора
по влажным нагорьям
к племени турсов;
доедем ли мы,
или нас одолеет
ётун могучий?»
«Скажи мне, пастух, —
ты сидишь на холме,
стережешь все дороги, —
как бы мне слово
деве сказать?
В том псы мне помеха».
Пастух сказал:
«К смерти ты близок
иль мертвым ты стал?
. . . . .
С дочерью Гюмира
речи вести
тебе не придется».
Скирнир сказал:
«Что толку скорбеть,
если сюда
путь я направил?
До часа последнего
век мой исчислен
и жребий измерен».
Герд сказала:
«Что там за шум
и грохот я слышу
в нашем жилище?
Земля затряслась,
и Гюмира дом
весь содрогается».
Скирнир поскакал в Ётунхейм к жилищу Гюмира. Там были злые псы, привязанные у ворот ограды, окружавшей дом Герд. Он подъехал к пастуху, сидевшему на холме, и приветствовал его:
Служанка сказала:
«То воин приехал,
сошел он с коня
и пастись пустил его».
Герд сказала:
«Гостя проси
в палату войти
и меда отведать!
Хоть я и страшусь,
что это приехал
брата убийца.[218]
Ведь ты не из асов
и не из альвов,
не ванов ты сын?
Зачем ты промчался
сквозь бурное пламя
и к нам прискакал?»
Скирнир сказал:
«Я не из асов
и не из альвов,
не ванов я сын,
но я промчался
сквозь бурное пламя
и к вам прискакал.
Одиннадцать яблок[219]
со мной золотых,
тебе я отдам их,
если в обмен
ты Фрейра сочтешь
желаннее жизни».
Герд сказала:
«Одиннадцать яблок
в обмен на любовь
никогда не возьму я:
Фрейр никогда
назваться не сможет
мужем моим».
Скирнир сказал:
«Кольцо тебе дам,
что на костре
Бальдра сгорело!
Восемь колец
в девятую ночь
из него возникают[220]».
Герд сказала:
«Кольца не возьму,
что на костре
Бальдра сгорело!
Вдоволь добра
у Гюмира в доме,
отцовых сокровищ».
Скирнир сказал:
«Видишь ты меч
в ладони моей,
изукрашенный знаками?
Голову им
Герд отрублю,
коль согласья не даст».
Герд сказала:
«Угроз не стерплю,
согласьем на них
никогда не отвечу;
но если с Гюмиром
встретишься ты,
вы оба, я знаю,
схватку затеете».
Скирнир сказал:
«Видишь ты меч
в ладони моей,
изукрашенный знаками?
Старого турса
я им поражу,
в поединке падет он.
Жезлом укрощенья
ударю тебя,
покоришься мне, дева;
туда ты пойдешь,
где люди тебя
вовек не увидят.
На орлиной скале
ты будешь сидеть,
не глядя на мир,
Хель озирая;
еда тебе будет
противней, чем змеи
для взора людского!
Чудищем станешь,
для всех, кто увидит!
Пусть Хримнир глазеет,
всяк пусть глазеет!
Прославишься больше,
чем сторож богов,[221]
сквозь решетку глядящая!
Безумье и муки,
бред и тревога,
отчаянье, боль
пусть возрастают!
Сядь предо мной —
нашлю на тебя
черную похоть
и горе сугубое!
