И поплыл челночек вперед.
И вот так который раз: как мать принесет и позовет, он и пристанет к берегу, а как змея зовет — он махнет веслышком, челнок и поплывет дальше.
Видит змея, что ничего не поделает, и пошла к кузнецу:
— Кузнец, кузнец! Скуй мне такой тоненький голосок, как у матери Телесика!
Кузнец и сковал. Подошла она к бережку и начала кликать:
Телесик мой, Телесику!
Наварила я кулешику,
И с ручками и ножками
Хватит тебя накормить.
Он и подумал, что это мать:
— Это моя матушка мне есть принесла!
Да и подплыл к бережку. А змея выхватила его из челна и понесла к себе домой.
— Оленка, Оленка, отопри!
Оленка открыла, вошла змея в хату.
— Оленка, Оленка, истопи-ка печь, да так, чтобы камни развалились.
Натопила Оленка так, что камни разваливаются.
— Оленка, Оленка, испеки мне Телесика, пока я в гости схожу.
Оленка и говорит:
— Садись, Телесик, на лопату! Я попробую, ты тяжелый или нет.
А он говорит:
— А я не знаю, как садиться.
— Да садись! — говорит Оленка.
Он и положил на лопату голову.
— Да нет же, садись совсем!
Он положил одну руку.
— Вот так? — спрашивает.
— Нет, не так!
Положил он другую руку.
— Так, что ли?
— Да нет же, нет! Садись весь!
— А как же? Так, может? — да и положил ногу.
— Да нет же, — говорит Оленка. — Не так!
— Ну так сама покажи, — говорит Телесик, — а то я не знаю как.
Она только села, а он — за лопату, бросил Оленку в печь и заслонкой прикрыл, а сам запер хату, взобрался на явор, да и сидит.
Вот прилетает змея.
— Оленка, Оленка, отвори!
Молчит Оленка.
— Оленка, Оленка, отвори!
Не слышно Оленки.
— Вот чертова Оленка, уже убежала с хлопцами гулять.
Змея сама открыла хату. Открыла змея заслонку, вынула из печи и ест, — думает, что это Телесик. Наелась досыта, вышла на двор и катается по траве.
— Покатаюсь, поваляюсь, Телесикова мясца наевшись!
А Телесик с явора:
— Покатайся, поваляйся, Оленкиного мясца наевшись!
Она слушает. И опять:
— Покатаюсь, поваляюсь, Телесикова мясца наевшись!
А он снова:
— Покатайся, поваляйся, Оленкиного мясца наевшись.
Она смотрит и увидела Телесика. Кинулась к явору, начала его грызть. Грызла, грызла, все зубы поломала, а перегрызть никак не может. Кинулась к кузнецу:
— Кузнец, кузнец, скуй мне такие зубы, чтобы явор перегрызть и Телесика съесть!
Кузнец и сковал. Как начала она опять. Вот-вот уже перегрызет. И вдруг летит стадо гусей. Телесик их и просит:
Гуси-гуси, гусенята!
Возьмите меня на крылята,
Понесите меня к батюшке,
А у батюшки поесть, и попить
Да хорошо походить!
А гуси в ответ:
— Пускай тебя средние возьмут!
А змея грызет-грызет. Телесик сидит да плачет. Вдруг опять летит стадо гусей. Телесик и просит:
Гуси-гуси, гусенята!
Ворьмите меня на крылята,
Понесите меня к батюшке,
А у батюшки поесть и попить
Да хорошо походить!
А те ему говорят:
— Пускай тебя задние возьмут!
Телесик опять плачет. А явор так и трещит. Змея уже устала, пошла напилась воды и опять грызет. Вдруг летит еще стадо гусей. А Телесик обрадовался и просит:
Гуси-гуси, гусенята!
Возьмите меня на крылята,
Понесите меня к батюшке,
А у батюшки поесть и попить
Да хорошо походить!
— Пускай тебя крайний возьмет! — да и полетели.
Телесик думает: «Пропал я теперь навек», да так горько плачет, весь слезами обливается, а змея вот-вот. явор повалит. Вдруг летит себе один-одинешенек гусенок, отстал, еле летит. Телесик к нему:
Гусёк, гусёк, гусенятко!
Возьми меня на крылятко,
Понеси ты к батюшке,
А у батюшки и поесть и попить,
Хорошо походить!
Он и говорит:
— Садись.
Телесик сел. Вот принес гусенок Телесика к батюшке и посадил его на завалинке, а сам полетел.
Вот сидит Телесик на завалинке. А баба напекла пирожков, вынимает из печки и говорит:
— Этот пирожок тебе, дед, а этот пирожок мне!
А Телесик со двора:
— А мне?
Вынимает она опять пирожки и:
— Это тебе пирожок, дедуся, а это мне!
А Телесик опять:
— А мне?
Они удивляются.
— Ты не знаешь, дед, кто это будто кричит: «А мне»?
— Нет, — говорит, — не знаю.
— Да, наверное, дед, мне послышалось.
И опять пирожки из печи вынимает:
— Это вот тебе пирожок, дедуся, а это мне!
А Телесик сидит на завалинке.
— А мне? — спрашивает.
Выглянул дед в окошко — а это Телесик! Выбежали они, схватили его, внесли в хату да так радуются. Накормила его мать, напоила, голову ему помыла и чистую рубашечку дала.
Вот и живут, хлеб жуют, постолом добро носят, коромыслом воду возят, и я там была, мед-вино пила, по бороде текло, а в рот не попало.
В стародавние времена все это было не так, как ныне, раньше всякие чудеса на свете творились, да и свет-то был не такой, как теперь. Нынче этого ничего нету… Расскажу я вам сказку про лесного царя Оха, какой он был.
Давным-давно, не на нашей памяти, а пожалуй, когда еще и отцов и дедов наших не было на свете, жил-был бедный мужик с женой, у них был всего один сын, да и тот не такой, как надо: уродился такой ленивец, что и не приведи господи! И за холодную воду не возьмется, все на печи сидит, только просо пересыпает. Ему уже, пожалуй, лет двадцать, а он все без штанов на печи живет — никогда не слазит: как подадут поесть, поест, а не дадут, то и так обходится.
Вот отец с матерью и горюют:
— Что нам с тобой, сынок, делать, что ты ни к чему негожий! У других дети своим отцам помогают, а ты только даром у нас хлеб переводишь!
А ему хоть бы что: сидит да просо пересыпает… У других-то пойдет ребенку пятый, шестой год, а он уж отцу-матери в помощь; а этот вот вырос такой детина, что аж под самый потолок, а все без штанов ходит, делать ничего не умеет.
Горевали-горевали отец с матерью, а потом мать и говорит:
— Что ж ты, старик, думаешь с ним делать? Вишь какой он уже вырос, а такой дурень — ничего делать не умеет. Отдал бы ты его хотя бы внаймы. Может, чужие люди его чему-либо дельному научат?
Пораздумали, и отдал его отец к портному в обученье. Вот побыл он там дня три, да и убежал; забрался на печку — опять просо пересыпает. Побил его отец хорошенько, выругал, отдал к сапожнику учиться. Так он и оттуда убежал. Отец опять его побил и отдал учиться кузнечному ремеслу. Но и там он долго не пробыл — убежал. Что делать отцу?
— Поведу, — говорит, — его, такого-сякого, в другое царство: уж куда ни отдам внаймы, то отдам, может, оттуда и не убежит. —
Взял и повел его.
Идут они и идут, долго ли, коротко ли, вошли в такой дремучий лес, что только небо да землю видать. Входят в лес, утомились немного; видят — стоит у дорожки обгорелый пенек, — старик и говорит:
— Притомился я, сяду отдохну маленько.
Только стал он на пенек садиться и вымолвил:
— Ох! Как же я утомился! — как вдруг из пенька, откуда ни возьмись, вылазит маленький дедок, сам весь сморщенный, а борода зеленая, аж по колена.
— Что тебе, — говорит, — человече, от меня надобно?
Удивился старик: откуда такое диво взялось? И говорит ему:
— Я разве тебя звал? Отвяжись!
— Как же не звал, — говорит дедок, — когда звал!
— Кто же ты такой? — спрашивает старик.
— Я — лесной царь Ох. Ты зачем меня звал?
— Да чур тебя, я и не думал тебя звать! — говорит старик.
— Нет, звал: ты ведь сказал: «Ох!»
— Да это я устал, — говорит старик, — вот и сказал так.
— Куда ты идешь? — спрашивает Ох.
— Куда глаза глядят! — отвечает старик. — Веду своего дурня внаймы отдавать, может, чужие люди его уму-разуму научат. А дома, куда его ни отдавал, он отовсюду убегал.
— Так отдай его мне, — говорит Ох, — я его выучу. Только с таким уговором: как год у меня пробудет, ты придешь за ним, и если его узнаешь, то бери, а не узнаешь — еще год у меня прослужит.
— Хорошо, — говорит старик.
Ударили по рукам, магарыч распили; пошел себе старик домой, а сынка Ох к себе повел.
Вот повел его Ох и ведет прямо на тот свет, под землю, привел к зеленой хатке, камышом крытой; и все в той хатке зеленое: и стены зеленые, и лавки зеленые, и жена Оха зеленая, и дети зеленые, — сказано, всё, всё. А работницами у Оха Мавки — такие изумрудные, как рута…
— Ну, садись, — говорит Ох своему наймиту, — да маленько поешь.
Подают ему Мавки еду, а еда вся зеленая. Он поел.
