Мангровое дерево не скорбит по погибшему раку! – черт подери! – не переживай ты так, уж я всё улажу!
В штате Сан-Паулу он потратил часть казны на еду, а остальное разменял на Бирже на восемьдесят новеньких конту. Маанапе был колдун. Восемьдесят конту – не так уж много, но, хорошенько подумав, герой наконец сказал братьям:
– Спокойно. Мы уж как-нибудь с этим перебьемся, ведь коли хочешь коня вовсе без изъяна – ходи пешком.
На эти медяки Макунаима и жил.
И вот однажды темной холодной ночью братья добрались до громадного города Сан-Паулу, что раскинулся на брегах потока Тьетé, по которому ходят каноэ. И тут громко закричали, прощаясь с героем, императорские попугаи. И красочная разноцветная свита исчезла вдали, возвращаясь в свои северные леса.
Братья шли теперь по серраду, в котором повсюду росли пальмы инажá, оурикури, бакáба, мукажá, мирити, тукумáн, но вместо ягод и кокосовых орехов их кроны венчали перья дыма. С неба, белого от постоянного дождя, все звезды сошли на улицы города. Макунаима первым делом пустился на поиски Си. Эх! Ее не забыть ему никогда, ведь она была колдунья и знала, что гамак для забав, который она сплела из своих волос, навсегда оставит ее в памяти. Макунаима искал-искал, но на улицах и площадях встречались ему такие белые, такие белоснежные женщины, такие – просто ахнуть можно!.. У героя аж дух захватывало. Он себя забыл от сладострастия и такой красоты, прикасался к женщинам, приговаривая нежно: «Какие беленькие! какие нежненькие! маниокины дочери!» Наконец он отобрал трех и позабавился с ними на странном гамаке, который был поставлен на полу в хижине повыше гор в Паранагуá. А потом – ведь гамак был жесткий – он разлегся поперек на всех трех девушках. Эта ночь стоила ему четыреста медяков.
А утром герой понять ничего не мог. Он проснулся от криков диких зверей, доносившихся снизу, с улиц, и отскакивающих эхом от стен огромных хижин. А та обезьяна, что подняла его почти на крышу этого огромного сарая, в котором он уснул… Что за дивные звери! Какое великое множество хриплых бук, гигантских аистов, огромных говорящих макак, колдовских птиц и жар-змей на потайных тропах, в подземных ходах, на череде холмов, в которых были продырявлены отверстия, из которых выходило множество народу, и все белые-белые, вот уж точно маниокины дети!.. Герой ничегошеньки не понимал. А ведь женщины еще с ночи пытались, смеясь, втолковать ему, что макака – это никакая не макака, что называется она лифт и что это машина. А с утра они объяснили герою, что весь этот шум, гам, свист, крик, визг, топот, рычанье – совсем не то, что кажется, ведь это клаксоны, дверные звонки, свистки, моторы – и всё это машины. Пумы – это вовсе никакие не пумы, это форды, хапмобили, шевроле, доджи, мармоны – и это тоже машины. Муравьеды, жар-змеи, пальмы, на которых вместо плодов растет дым, – это грузовики, трамваи, светящаяся реклама, часы, фонари, радиоприемники, мотоциклы, телефоны, столбы линии электропередачи, заводские трубы… Это машины, и всё, что ни есть в городе, тоже машина и только машина! Герой молча слушал и мотал на ус. И иногда дрожал от страха. И вновь неподвижно сидел, машинально внимал в холодном оцепенении. Его охватило полное зависти уважение к этой поистине сильной богине, женственному Тупану, которого дети маниоки называли Машиной и песнь которой призывнее и громче, чем песни Матери Воды, а ведь она какие пузыри своим голосом по воде пускает.
И тогда герой твердо решил позабавиться с Машиной, чтобы стать императором сынов и дочерей маниоки. Но три девушки громко расхохотались над ним и сказали, что все боги – это всего лишь старые враки, что нет никаких богов и что с машиной не позабавишься, потому что не влезай – убьет. Машина – это никакой не бог, да и женских частей, которые так нравятся герою, у нее нет. Она создана людьми. Она движется от электричества, от огня, от воды, от ветра, от дыма, и люди пользуются силами природы. Даже кайман в такие сказки не поверил бы, а наш герой – и подавно. Он вскочил с кровати и с громадным размахом развел руки, стукнул – хлоп! – левым локтем по сгибу правой руки, энергично повертел правой ладонью в сторону трех девушек и отправился прочь. Говорят, именно тогда был придуман знаменитый обидный жест.
И герой поселился вместе с братьями в пансионе. От той первой ночи паулистанской любви у него весь рот покрылся белыми волдырями, и он постоянно стонал от боли. И никак это было не вылечить – до тех пор, пока Маанапе не стащил ключик от дарохранительницы и не дал его пососать Макунаиме. Герой пососал, облизал и тут же излечился. Маанапе был хороший колдун.
После этого Макунаима целую неделю не ел и не забавлялся, а только и думал о беспобедных сражениях маниокиных сынов с Машиной. Машина убивает людей, но люди при этом правят Машиной… В смятении он заключил, что маниокины сыны – бессильные хозяева машины, не знающей ни любви, ни отвращения, и что ни маниокины сыны, ни Машина не обладают тайным знанием, а иначе не мог объяснить себе все эти злоключения. Вот до чего довела его тоска. А однажды ночью, сидя с братьями на краю балкона, Макунаима объявил:
– В этой борьбе маниокиным сынам не победить Машину, а Машине не победить маниокиных сынов. У них ничья.
Больше он ничего не заключил, потому что еще не привык к длинным речам; но притом он начал потихоньку и путано, сбиваясь в собственных суждениях, размышлять о том, что Машина – это такой бог, над которым люди на самом деле не имеют никакой власти, потому что они не сделали из нее, например, понятную всем Иáру, но при этом она вот она, повсюду и всегда сопровождает человека. Во всей этой путанице ясно был виден один лучик света: это люди на самом деле были машинами, а машины были людьми. Макунаима громко расхохотался. Он стал вновь свободен и доволен, как слон. Тогда он обратил Жиге в машину-телефон, позвонил в кабаре и заказал лангустов и француженок.
На другой день он так утомился от буйных празднеств, что почувствовал страшную тоску. И вспомнил о муйракитане. Герой решил действовать быстро, ведь змею надо убивать с первого удара.
Венцеслав Пьетро Пьетра жил в прекрасном шатре посреди леса в конце улицы Мараньян с видом на Пакаэмбу. Макунаима сказал Маанапе, что пройдется дотуда,
