Жорж Дюби видит в нем если и не лучшего, то по крайней мере образцового рыцаря, и вот как он его описывает: «Младший сын без имения. Стал богатым человеком и бароном, но как хранитель его жены и ее сыновей. Облечен королевской властью, но как хранитель слишком юного короля. Не мог вообразить, что достигнет таких высот власти. Не был рожден для исполнения таких обязанностей, не обладал титулом, который достался бы ему по крови, ни по ритуалу священников. Без иных достоинств — и те, кто, восславляя его, повторяя его собственные слова, выражая то, что он сам им внушил, возвеличивали его добродетель, никогда не желали этим сказать ничего другого, кроме одного: что у него слава лучшего рыцаря мира. И только своему превосходству, и ничему другому, обязан был он таким высоким восхождением своим. Благодаря крепкому телу, не знавшему усталости, мощному, ловкому в конных упражнениях, благодаря мозгу, очевидно слишком малому, чтобы излишние рассуждения могли препятствовать природному расцвету его телесной крепости: мало мыслей, притом кратких, и в своей тупой силе упорное следование очень примитивной этике военных, чьи ценности выражаются тремя словами: храбрость, щедрость, верность. Особенно благодаря своей на удивление долгой жизни».
Эволюцию рыцарского образа иллюстрируют рыцари Круглого стола. Идеалы храбрости в XII веке, они на протяжении XII и XIII веков превращаются в героев куртуазной любви. Как прекрасно показал все тот же Жорж Дюби, главную роль в обоих периодах этой истории сыграли люди молодые. Взыскавшие замков, земель и женщин — даже если в том, что касается последнего пункта, Жорж Дюби поддался влиянию Кристиана Марчелло-Ниция, высказавшего предположение, что в куртуазной любви под маской дамы зачастую скрывался юный красавчик: «В обществе столь милитаризованном не была ли куртуазная любовь на самом деле любовью между мужчинами?» Кристиан Марчелло-Ниция напоминает, что Жорж Лакан считал: в области гомосексуального «куртуазная любовь так и осталась неразгаданной».
Как бы там ни было, куртуазная любовь, пережитая в мечтах или в действительности, идеальная или плотская, только усиливала имагинарный элемент, с самого начала взятый рыцарством на вооружение. И Жорж Дюби наглядно показывает нам, что рыцарство, будучи социальной моделью, являлось еще и моделью культурной. Три основных цели храброго и куртуазного рыцаря — это приключение, честь и слава. Эрих Кёлер прекрасно описал, что собою представляло рыцарское приключение.
Любая цивилизация более или менее тесно связана с географическим пространством. Средневековое христианство структурировало и подчинило себе пространство европейское. Оно создало разветвленную сеть обустроенных «пунктов», где активно шла жизнь (церкви, места паломничества, замки), но — в большей степени — расчертило Европу по принципу пространства для передвижений, в котором лес еще тогда был как реальным, так и сказочным. В такой обстановке рыцарь — это в основном тот, кем и оказывалось большинство средневековых рыцарей: странствующий рыцарь. Крестовый поход — самое безумное из таких странствий.
Средневековый рыцарь, как по авантюрности своего характера, так и за неимением наследственного титула, отличался от аристократа. Это хорошо определил Жан Флори: «На протяжении всех Средних веков судьбы аристократии и судьбы рыцарства пересекались; но никогда эти два слова не были синонимами, а их значения — эквивалентными; рыцарство видело, что его блеск сияет все сильней, притягивая аристократию, которая руководила им, до такой степени, что она взяла на себя и членство, и контроль, а потом, в широком смысле, и исключительное право. Так благородное "объединение" элитных воинов в XIII веке стало элитистской корпорацией знатных рыцарей, после чего, уже к концу Средневековья, трансформировалось в братство особ знатного происхождения с почетными свойствами».
Как часто бывает, рыцарство не избежало такой расплаты за успехи, как насмешка. Ромен Вольф-Бонвэн объединил два любопытных рассказа XIII века под названием «Рыцарство глупцов» (1990). Это пародия на куртуазный «Роман о Фергюсе» и на эротическое фаблио «Трюбер». Примечательно то, что герои, наивные и недалекие, по-старофранцузски называющиеся nices, похожи на юного Парцифаля из начала романа Кретьена де Труа. Не следует ли из этого, что сирота, воспитанный матерью в уединенной глуши, — это и есть примерный образец дитяти, которое, пройдя через приключения, станет рыцарем? В любом случае такая мораль, подлакированная христианством, будет составлять одно из основных слагаемых европейской идеологии и ментальности. Выйдя из возраста невинности, рыцарь сможет, живя в мире, где иногда встречаются и волшебные персонажи, как мы еще увидим в образе Мелюзины, и сам стать одним из феерических героев: есть рыцари «fae», «очарованные рыцари». Между XII и XV веком история рыцарства претерпевает два важных изменения. Прежде всего это возникновение военных монашеских орденов, «рыцарей Христовых». Это завершающая точка в повороте христианства к войне. Немыслимое до XI века появление типажа, объединяющего в себе воина и монаха, происходит во время крестовых походов, когда во второй половине XI века папа Григорий VII вводит в обиход выражение miles Christi (рыцарь Христов) в контексте абсолютно военном. Именно чтобы защитить Святую землю, защитить ее обитателей христианского вероисповедания, защитить пилигримов, и возникают эти новые ордена. В 1113 году создан странноприимный орден Святого Иоанна Иерусалимского; в 1120-м — орден тамплиеров. Другая почва, на которой рождались военные ордена, — это Иберийский полуостров времен Реконкисты: между 1158 и 1175 годом основаны орден Калатравы, орден Сантьяго, а в Португалии — орден Эворы, будущий Ависский духовный военный орден. Германцы учреждают на Святой земле, в Акре, дом для приема больных, который в 1198 году становится военным орденом. Наконец, третье географическое пространство возникновения таких военных орденов — это земли язычников на северо-востоке Европы. В 1202—1204 годах орден меченосцев учрежден в Ливонии, в 1230-м Тевтонский орден возникает в Пруссии, и в 1237-м меченосцы и тевтонцы объединяются. Потеряв Сен-Жан д'Акр, христианские военные ордена, Рыцари Христовы, отступают на Кипр. Тем временем набирающие силу в Европе христианские монархии все менее склонны терпеть эти разнородные сообщества монахов-воинов. Под влиянием французского короля Филиппа Красивого папа Климент VII в 1308 году приказывает арестовывать тамплиеров по всему христианскому миру, и Венский собор в 1312 году упраздняет орден тамплиеров. В Польше, где тевтонские рыцари обосновались в Мариенборге, постоянные конфликты с польскими королями закончились впечатляющей польско-литовской победой над тевтонскими рыцарями при Грюнвальде (Танненберге) в 1410 году. Уцелеют только сбежавшие в 1530 году на Мальту госпитальеры — орден, посвятивший себя исключительно гуманитарной деятельности, коей занимается и по сей день.
Другой важной переменой в истории рыцарства было учреждение в XIV и XV веках королями и князьями декоративных орденов, какавые они по собственной прихоти закрепляли за важными светскими особами, которых стремились отличить или привязать к себе. В 1330 году Альфонс Кастильский основывает первый светский рыцарский орден; Эдуард III Английский в 1348-м — знаменитый орден Подвязки; Иоанн Добрый в 1351-м — орден Звезды. В XV веке самым знаменитым из этих творений был орден Золотого руна, основанный в 1430 году герцогом Бургундским Филиппом Добрым. Такие ордена напоминали братства и могли в будущем быть основаны простыми рыцарями. Так, Бусико в начале XV века учреждает орден «Зеленого щита с Белой Дамой», посвятивший себя заботе о чести девушек и дам, пострадавших от насилия в ходе Столетней войны, и составляет восторженный трактат о старинных рыцарских ценностях. Эти рыцарские ордена свидетельствуют о ностальгии по прошлому и о возрождении артуровской мистики. Они пытаются обессмертить «восхваление славы, чувство чести, щедрости и величия души».
Вот в такой атмосфере в лоне чудесных героев рыцарского средневекового мира рождается и начинает утверждаться новый мотив. Речь о девяти богатырях. Эта тема отображает концепцию средневековых эрудитов, стремившихся доказать, что их идеалы суть продолжение трех цивилизаций, из которых и вышла цивилизация средневековая: это иудейская цивилизация и Ветхий Завет, античная языческая цивилизация и средневековая христианская. Так была выделена группа девяти героев. Три иудея из Ветхого Завета: Иисус Навин, Иуда Маккавей и Давид; три язычника Античности: Гектор Троянский, Александр Македонский и Юлий Цезарь; три христианина Средних веков: Артур, Карл Великий и Готфрид Бульонский, первый латинский король в Иерусалиме в 1099 году, память о котором не сохранилась в мифологической истории. Впервые эти девять идеальных храбрецов появляются в трактате Жака де Лонгийона «Обеты павлина» в 1312 году. Мода XIV и XV веков на гобелены, появление игральных карт окончательно утвердили известность этих доблестных витязей. Именно Карл Великий в колодах таро и обычных картах стал королем червей. Тема доблестных витязей была такой успешной, что вышла за мужские рамки рыцарства. В XVI веке появляются и героини, входящие в рыцарский универсум как активные деятельницы, а ведь в куртуазной любви женщина играла исключительно пассивную роль. XV и XVI столетия стали периодом брожения рыцарского мира. Хорошим примером тут может послужить роман каталонского писателя Жоакина Мартуреля де Баланса «Тирант Белый», увидевший свет уже после его смерти, в 1490 году. Этот вымышленный рыцарь — важная веха на пути, ведущем от Ланселота к Дон Кихоту. Сервантес считал этот роман «лучшей книгой в мире»; и сам автор заявляет, что намеревался возродить «вкус к подвигам и славному имени старинных и очень добродетельных кавалеров». В недавнем предисловии к французскому изданию романа знаменитый перуанский романист Марио Варгас Льоса заявляет, что этот претенциозный роман, как мало какой другой, заслуживает того, чтобы называться европейским: «Ибо именно половина Европы и все Средиземноморье составляют место действия и обстановку, в которой органично действует исторический герой, чувствующий себя на своей родной земле как в Англии, так и в Бретани, как в Греции, так и в Испании и не признающий иных границ между существами человеческими, кроме одних только различий между честью и бесчестием, красотой и безобразием, доблестью и низостью».
