Тем не менее слава героя распространялась все шире, во всяком случае по Кастилии. Летопись, по всей вероятности составленная в начале XIV века, была напечатана в Бургосе в 1512 году под названием Сrоniса delfamoso cavallero Cid Ruy Diez Campeador и переиздана в 1552 и 1593 годах.
Но искусством, придавшим обновленному мифологическому образу Сида новый импульс, станет театр. Рыцарский облик Родриго в театре по-прежнему изображается с пиететом, но в то же время у персонажа появилась и новая черта — это великий влюбленный. Так, пьесы вовсю пестрят темой любви Родриго и Химены, подпитывая испанский театр конца его золотого века этой драматической коллизией, которую благосклонно принимает и в русле моды на все испанское присваивает себе и французский театр классицизма, обретающий в ней образцовый пример героя, разрывающегося между страстью и долгом. В 1561 году, используя главным образом народные баллады, в центре которых всегда была тема любви, испанский драматург Гильермо де Кастро сочиняет пьесу Las Mocedades de Rodrigo («Молодые годы Родриго»), послужившую источником вдохновения для корнелевского «Сида», первое представление которого в 1636 году в Париже имело невероятный успех.
Волны романтизма Сид как будто избежал. Вероятнее всего, его литературный образ оказался слишком тесно связанным с образом из шедевра классического театра. Что касается исторической фигуры, то ее едва не поколебал, чтобы не сказать — разрушил, нидерландский критик Рейнхардт Дози, который в своих «Изысканиях об истории и литературе Испании Средних веков» (1849) нарисовал портрет того, кого сам он называет «Сидом по вновь найденным источникам». Одним из главных среди таковых источников был ученый араб родом из португальского Сантарема, практически безвестный, который в начале XII века написал в Севилье «Сокровищницу великих испанцев», биографический справочник, где он рисует весьма нелестный образ Сида Кампеадора. Вместо благочестивого и куртуазного рыцаря из испанской легенды Дози изображает жестокого и грубого кондотьера. Он даже утверждает, что Сид был скорее мусульманином, чем христианином.
И только в начале XX века благодаря шедевру знаменитого филолога и историка литературы Рамона Менендеса Пидаля происходит возрождение Сида как образа национального испанского героя. Используя свою замечательную эрудицию и непревзойденный литературный талант, Менендес Пидаль превращает Сида в центрального и эпонимичного героя гордой и прославленной средневековой Испании. Этот большой и знаменитый литературный труд так и называется «Испания Сида» (1929). Так наконец благодаря Пидалю Сид достигает зенита своей национальной славы. И в определенном смысле становится лицом испанского героизма внутри общеевропейского героического пантеона. Франкизм пытался использовать образ Сида, проводя аналогии между местами рождения Сида и каудильо — соседними Бургосом и Виваром. Таких передергиваний Менендес Педаль не потерпел и был на несколько лет смещен правящим режимом с поста президента Испанской академии. Однако даже в условиях тех лет это нельзя назвать настоящим противостоянием режиму.
Если, несмотря на многочисленные критические выпады в адрес большого труда Менендеса Пидаля, Сид все-таки становится образцовым примером средневекового героя — с учетом того, что Средние века использовались национализмом, — то во второй половине XX века ему суждено пережить новое славное приключение, и опять в театральном мире. Демонстрация нескольких решительно осовремененных постановок с харизматичными и очень талантливыми актерами в роли Родриго как юного рыцаря, представителя той категории средневекового рыцарства, что так хорошо описана Жоржем Дюби, сделала трагедию Корнеля едва ли не самым грандиозным событием Национального народного театра и Авиньонского театрального фестиваля. Если в конце XIX века очень консервативный актер «Комеди Франсез» Муне-Сюлли играл Сида слишком «классичным», то Сид-юноша оказался по-настоящему свежим открытием в исполнении столь же молодого актера, владевшего даром зажигать толпы, — Жерара Филипа. Но и другие режиссеры, иные актеры доказали, что Сид вполне может служить материалом для самых смелых и новаторских опытов.
Таким образом, Сид — пример исторического героя, прославленного литературой и театром, объединяющего самых разных актеров, которым нравится черпать из исторического имагинарного: памяти, поэзии, театра и, конечно, образов людей.
Не снискав такого же успеха в кино, Сид тем не менее стал героем известного фильма режиссера Энтони Манна (1960) с участием Чарлтона Хестона и Софи Лорен. А не так уж давно появился фильм, показывающий, что и Сид из тех исторических фигур, которыми может вовсю пользоваться история самая современная, как мы это уже видели в случае с Артуром. Речь о фильме испанского аниматора Хосе Позо «Легенда о Сиде». Здесь Сид - рыцарь без страха и упрека, отчаянный рубака, сражающийся с кровожадными маврами презирающими все моральные правила и предводительствуемыми бородатым командиром со зверской рожей. Сид вполне мог оказаться и среди жертв 11 сентября 2001 года.
Французское слово cloitre может означать как часть монастыря, так и весь монастырь.
В европейском имагинарном оно дожило до наших дней, чтобы подчеркнуть две характерные составляющие монастырской идеологии. Монастырь в историческом имагинарном — это прежде всего и главным образом его центральное место, состоящее из внутреннего сада, окруженного открытыми галереями с ведущими в сад аркадами. По другой концепции внутренняя часть монастыря — cloitre — это та его часть, которая представляет собой ансамбль закрытых зданий. Основное значение этого слова в обоих случаях связано с идеей закрытости, монастырской ограды. Такова этимология слова cloitre, от латинского claustrum, что происходит от глагола claudere — закрывать.
Имагинарный смысл обители и заключается в образе монастырской ограды, в христианском имагинарном связанной с образом сада. Средневековый сад — преимущественно сад огороженный, и эта его замкнутость так же хорошо способна располагать монахов к скотоводству и к хранению выращенных овощей и фруктов, как и выступать духовным пространством, с которым начиная с XI-XII веков очень тесно связан образ Святой Девы. Покончив с превратностями земной жизни, Святая Дева после Успения оказывается либо на небесах, либо в закрытом саду. Основополагающее свойство обители как закрытого сада — это качество, которым обладает рай, и символическая средневековая мысль действительно зачастую говорит о внутренней части монастыря как о райских кущах.
Помимо этого образа небесного Иерусалима, монастырь еще и метафора сердца и человека, ушедшего в собственные глубины; это часть христианской идеологии, которая, развиваясь, провозглашала приоритет внутреннего мира и покоя перед лицом мирских треволнений — по контрасту и взаимно дополняя скитания homo viator, человека странствующего.
Монастырская обитель — это еще и воплощение одного из обликов амбивалентного средневекового христианства и выросшего из него европейского восприятия действительности. Если, как мы уже видели на примере рыцаря, фундаментальным отношением к пространству у средневекового человека была способность перемещаться в нем, то другой стороной, противоположной и дополняющей, была связь с точно определенным местом, то, что на монастырском языке именовалось stobilitas loci (привязанность к месту, оседлость). Таким образом, мужчина — и в меньшей степени женщина — на средневековом Западе раздваивается между местом, с которым он связан, и дорогой.
В церковной архитектуре Запада такая обитель возникает рано, еще в IV веке. Документ эпохи Каролингов начала IX века свидетельствует, что обитель играла одинаково важную роль как в структуре, так и в функционировании монастыря. Речь идет о планировке аббатства Сен-Галл в современной Швейцарии, которая в одно и то же время и отображение настоящего монастыря, и представление о монастыре идеальном. Внутренние постройки, а в широком смысле и весь монастырь, здесь представляются как род самодостаточного города. Его центр — это вполне безыскусная обычная церковь и соединенные с нею внутренние галереи, ведущие в сад. Распространение монастырей и их земельных владений до размеров настоящего города в эпоху Каролингов подтверждается аббатством Сен-Рикьер в Пикардии.
