пути меж Кенхреями и Коринфом встретил подобное призрачное существо в облике прекрасной молодой женщины; взяв его за руку, она повела его к себе в дом в предместье Коринфа и сказала, что она родом финикиянка и что ежели он с нею будет жить, то „услышит, как она поет и играет, и будет пить такие вина, каких в жизни не пивал, и никто им не помешает; она же верно и преданно будет с ним жить и с ним умрет и обещает ему это верно и преданно“. Молодой человек был философом, жил степенно и скромно и умел сдерживать свои страсти, но перед любовной страстью не устоял; он довольно долго прожил с этой женщиной, к великому своему удовольствию, и наконец женился на ней, и на свадьбу, среди прочих гостей, явился Аполлоний, который по некоторым признакам обнаружил, что эта женщина – змея, ламия, и что все ее имущество, подобно описанному Гомером золоту Тантала, – ничего настоящего, одна мнимость. Когда она увидела, что ее изобличили, то заплакала и попросила Аполлония молчать, но его это не тронуло, и в тот же миг она, серебряная посуда, дом и все, что в нем было, исчезло: „Многие тысячи людей знали об этом происшествии, ибо оно случилось в самом центре Греции“».
Незадолго до смерти Джон Китс под впечатлением этого рассказа Бёртона сочинил пространную поэму «Ламия».
«Laudatores temporis acti»
[76]
В семнадцатом веке капитан-португалец Луиш да Силвейра в своей книге «De Gentius et Mori us Asiae» [77] (Лиссабон, 1669) упоминает довольно туманно некую восточную секту – то ли индийскую, то ли китайскую, – которую он называет, пользуясь латинским выражением, «Laudatores temporis acti». Славный наш капитан – не метафизик и не теолог, тем не менее он очень понятно определяет характер прошлого, как его понимали «хвалители». Для нас прошлое – всего лишь отрезок времени или ряд отрезков, которые некогда были настоящим, а теперь могут быть приблизительно воссозданы памятью или историей. И память, и история, разумеется, делают эти отрезки частью настоящего. Для «хвалителей» прошлое – абсолютно; оно никогда не имело настоящего и не может быть воскрешено в памяти даже предположительно. Его свойствами не могут быть ни единство, ни множественность, ибо это атрибуты настоящего. То же самое можно сказать о его обитателях – коль множественное число здесь дозволено, – о их цвете, размерах, весе, форме и так далее. О существах этого Никогда-Не-Бывшего-Некогда нельзя ничего ни утверждать, ни отрицать.
Силвейра отмечает крайне безнадежный уклон этой секты; у прошлого как такового не может быть и тени подозрения, что ему будут поклоняться, оно также не способно принести своим поклонникам ни помощи, ни утешения. Если бы капитан указал нам национальную принадлежность или еще какую-либо примету этой любопытной общины, было бы легче вести дальнейшие исследования. Нам известно, что у них не было ни храмов, ни священных книг. Существуют ли «хвалители» и ныне, или же они – вместе с их смутным верованием – принадлежат прошлому?
Древние полагали, что души людей после смерти блуждают по земле, смущая покой ее обитателей. Добрых духов называли Lares familiares [78], злые носили название Larvae, или Lemures. Они помогали людям добродетельным и неустанно терзали порочных и нечестивых; у римлян был обычай справлять в месяце мае в их честь празднества, называвшиеся «лемурии» или «лемуралии». Впервые эти празднества были учреждены Ромулом, дабы умиротворить дух его брата Рема, по имени которого они были названы «ремурии» и в искаженном варианте – «лемурии». Торжества длились трое суток, в течение которых храмы богов были закрыты и свадьбы запрещены. Существовал обычай бросать на могилы усопших черные бобы или сжигать их, так как считалось, что лемуры не выносят этого дыма. Произносились также магические слова и били по котлам и барабанам, веря, что духи удалятся и больше не вернутся тревожить своих родственников на земле.
Тифон (безобразный сын Тартара и Земли) и Ехидна, которая была наполовину прекрасная женщина, наполовину змея, породили лернейскую гидру. Ламприер рассказывает нам, что у нее, согласно Диодору, было сто голов; согласно Симониду – пятьдесят и согласно наиболее признанному мнению Аполлодора, Гигина [79] и Ко – девять. Но самым ужасным в этой твари было то, что стоило отрубить одну голову, как на ее месте вырастали две другие. Говорили, что головы были человечьи и что средняя из них была бессмертной. Дыхание гидры отравляло воду и сжигало посевы. Даже когда она спала, ядовитый воздух вокруг нее был смертелен для людей. Юнона поощряла ее старания умалить славу Геркулеса.
Это чудовище, казалось, было обречено на вечное существование. Его логово находилось среди болот, близ озера Лерны. Туда явились Геркулес и Иолай – Геркулес отсек головы, а Иолай приложил к кровоточащим ранам раскаленное железо, ибо только огонь мог помешать вырасти новым головам. Последнюю голову, которая была бессмертна, Геркулес похоронил под огромным утесом, там она и пребывает до наших дней, то пышет ненавистью, то спит.
Совершая дальнейшие подвиги с другими зверями, Геркулес наносил им смертельные раны стрелами, смоченными желчью гидры.
Когда Геркулес сражался с многоголовым чудовищем, его укусил за пятку рак, друг гидры. Юнона поместила рака на небо, где он стал зодиакальным созвездием Рака.
«Ибо до Евы была Лилит», – гласит древнееврейский текст. Легенда о ней вдохновила английского поэта Данте Габриэля Россетти (1828–1882), и он написал поэму «Райская обитель». Лилит была змеей, она была первой женой Адама и подарила ему
Существ, что извивались в рощах и в воде,
Сверкающих сынов, блестящих дочерей.
Еву Бог создал потом; чтобы отомстить женщине, жене Адама, Лилит уговорила ее отведать запретный плод и зачать Каина, брата и убийцу Авеля. Такова первоначальная форма мифа, которой следовал и которую развил Россетти. В течение Средних веков под влиянием слова «лайил», что на древнееврейском означает «ночь», легенда приняла другой оборот. Лилит стала уже не змеей, а духом ночи. Иногда она – ангел, ведающий рождением людей, иногда демон, который осаждает спящих в одиночку или бредущих по дороге одиноких путников. В народном воображении она предстает в виде высокой молчаливой женщины с длинными черными распущенными волосами.
Лис китайский мало отличается от других лисиц с точки зрения обычной зоологии, но не зоологии фантастической. Здесь
