И афиняне просто знали: «Арго» есть «Арго», а «Амурру», получается, есть «Амурру». И еще получалось, что приплывший корабль прямо к ним и направлялся. Поскольку в переводе «Амурру» означает «Запад». А афиняне, да и все греки, по отношению к финикиянам жили на западе.
…Финикийский «Амурру» возвращался домой из далекой Иберии, которая прячется за этрусским сапогом, где владелец судна наторговал олова, необходимого для изготовления особой дешевой бронзы. За тем, что дешевле, и на край света сплаваешь. Однако, то ли местные прибрежные племена олова недостаточно припасли, то ли спугнули финикиянина разбойники, но всего своего товара на этот металл он не обменял. У него оставалось еще много мелкой посуды из непрозрачного стекла, которое научились изготовлять только на его родине, и шерстяных тканей особенных, лилово-красных и лилово-синих. Такой способ окраски придумали в Финикии, используя морских моллюсков. Из подобных моллюсков и другие умели добывать красители, но только красные. Финикийские же цвета, тона и оттенки у других, в частности, греков, не получались. Новые виды краски были очень удачными, однако, не годились для перевозки. Тогда изворотливые финикияне наладили ввоз к себе дешевой, некрашенной шерсти с востока. А сами ткани только окрашивали. И потом меняли на зерно, металл и керамику. Обменянное тоже пускали в обмен. На том и зарабатывали.
Владелец «Амурру» сначала намеревался сбыть остатки товара где-нибудь по дороге на островах. А то и на самом Крите. Однако в какой-то момент так его заморочили, верно, боги, что потянуло его на сладкое. Просто мочи нет, как потянуло. И захотелось ему аттического меду, прямо со знаменитой горы Гиммет. И свернул он к Афинам. Благо там, рядом с Гимметом, и серебряные рудники имелись.
Как только стало известно, что финикийский корабль «Амурру» вошел в фалерн-скую гавань, Герофила засобиралась в дорогу. В мегароне Тезея появился Мусей. Остальные уже были на месте: и сам молодой царь, и Поликарп с Лаодикой. Все, кто находился здесь в первый вечер пребывания великой пророчицы в Афинах. Внезапность расставания обостряла печаль и так сопутствующую разлукам. Эти сблизившиеся люди то принимались горячо обсуждать что-то, то затихали, вобщем-то и не стремясь скрыть это всепронизывающее чувство. Чувство печали, в которой пряталось предчувствие будущего.
Герофила принялась рассказывать об Азии, неведомой для многих тогдашних греков, расположенной за морем, на востоке, неразумно гигантской, уходящей в фантастически неизмеримые дали и пропадающей в них. Конечно, речь зашла и о финикиянах, благо на их корабле покинет Аттику Герофила. Посмеиваясь, рассказывала она, как эти оборотистые торговцы скупают девственную шерсть у скотоводов в азиатской глубинке и в ближней Азии, и на Крите. И о том, что окрашенные ткани продают втридорога.
— Красильни и у нас есть, — вспомнил Тезей, как мальчишкой плавал с дедом на Эгину и видел там собранных в одном месте рабов, как раз занимающихся окраской материй.
— Если нашего грека расшевелить, — охотно подхватил слова Тезея Мусей, — за него трех финикиян выменять можно будет.
— Не очень-то, — усомнилась Герофила, — финикияне мастера и из денег деньги делать. Там не только отдельные хозяева в долг деньги под проценты дают, но и целые общины.
Такого представить себе в мегароне афинского царя не могли и очень таким делам удивились.
Герофила принялась описывать и Вавилон, где воины не расходятся по домам и обедают вместе со своим царем, где круг делят на триста шестьдесят частей. Увлекшись, вспомнила о Египте, его гигантских пирамидах, построенных очень давно, об ученых жрецах, хранящих массу необычайных тайн о земле и небесных светилах, рассказала о прозрачном стеклышке, которое, если его к чему-то приблизить, увеличивает всякую вещь во много раз, о серой маленькой стрелке, всегда показывающей в сторону большой северной звезды.
Больше всех, слушая, волновался Поликарп. Это было очень заметно, и Тезей с улыбкой объяснил:
— Наш Поликарпик иногда скажет такое хорошее и умное, что сам себе не верит… И считает, что об этом он уже от кого-то слышал, но позабыл от кого. Он потому-то и дом оставил, чтобы узнать, откуда к нему приходят мысли. Сейчас, наверное, думает — от египтян или от вавилонян.
Герофила продолжала рассказывать:
— И в Азии есть свои пророчества… Вот одно из них: южный ветер одолеет северный, и придут люди с востока, и повернется страна, как гончарный круг, и смятение будет повсюду…
— Так туда же сейчас надо ехать! — воскликнул Поликарп. — Ведь можно опоздать.
— Вот и поплывем вместе, — предложила Герофила.
Поликарп засмущался и притих.
— Не могу, — вздохнул он, помолчав, — я нужен Тезею. Как же с народовластием…
— Что ты, Поликарпик, — мягко остановил его Тезей, — плыви, милый. Мы тут без тебя управимся, не думай.
И сказал так еще потому, что всегда внутренне был настроен никому не причинять неудобств. Ему самому это мешало в первую очередь.
— А ты? — спросила Герофила Лаодику.
— Я туда, куда и мой Поликарпик, — просто ответила Лаодика.
Вот она, еще одна проделка Гермеса. Так вот решилось и еще одно важное дело, сразу всех опять возбудившее, и печали прибавилось в мегароне.
…Среди ночи Герофила, припав к Тезею, расплакалась. Он лежал, осторожно, не двигаясь, чтобы ей не мешать. Обильные слезы Герофилы растекались по его коже.
Отрыдав, Герофила коротко и виновато вздохнула.
— Вот и все, — сказала она, поднимаясь.
— Может быть, тебе остаться? — спросил Тезей.
— Кто же тогда будет Герофилой, — ответила женщина — …Нет, я бы и смогла стать твоей женою… Или кому-то еще… Я-то смогла бы, но сможет ли моя любовь. То, что внутри меня, поднимает в дорогу… Понимаешь?
— Пробую…
— Ты должен понять… Ты ведь такой же странник, как и я. Ты тоже нигде не приживешься, ибо тебе дано больше, чем надо для того, чтобы где-то укорениться.
— Похоже, ты разбираешься во мне лучше меня самого.
— Знаешь, почему женщина так хочет отнестись к тебе по-матерински?
— Почему?
— Оттого, что ты странник в этом мире.
— Неужели мы с тобой совсем не нужны этой жизни? — удивился Тезей.
— Мы-то как раз ей нужны, — объяснила Герофила, — но как нечто, приходящее из-за ее пределов. Потому-то и нет у нее к нам тепла.
— Неужели она так жестока?..
— Жестока от беззащитности, как ребенок.
— Про меня это твое пророчество?
— Про то, что и ты странник?
— Да.
— Тут не надо быть пророком.
— А что ты мне могла бы напророчить?
— Самое лучшее — быть любимцем богов.
— В любимцы я не гожусь, — рассудил Тезей, приподнимаясь.
— Отчего? — возразила Герофила. — Женщины-то относятся к тебе по-матерински. Ты познаешь и саму Афродиту.
— И буду, наконец, счастлив, — оживился Тезей.
Герофила даже рассмеялась.
— Того, кто не хочет или не умеет быть счастливым, и за уши не притянешь к ощущению счастья.
— Значит, счастья не будет, — спокойно согласился Тезей.
— Мы не будем счастливы. Но нам дано знать, что такое счастье… Бывают минуты, когда все в тебе как открывается: в любви или когда рождается песня. В такие моменты и умереть не страшно… Конечно, такие моменты проходят, эта жизнь берет свое, и опять боишься смерти… Но ведь было…
Тезей опять видел, как наполняются светом глаза женщины, озаряя весь ее облик, сияющую ее плоть.
— Теперь ты всю жизнь будешь видеть меня, — сказала Герофила, — даже с закры-тыми глазами.
…Цвет славного города Афины собрался у гавани Фалер. Толпились и горожане приблудные: певцы, музыканты и плясуны да мелкие служки, объединявшиеся и вокруг старого храма Диониса, и вокруг нового святилища Аполлона Дельфийского.
Были среди провожавших и носители бесспорных, хороших родословных. Во-первых, все юноши и девушки, с кем Тезей плавал на остров Крит. Во-вторых, сподвижники молодого афинского царя, успевшие побывать с ним в первых аттических походах против Полланта и его сыновей. Много было и простых палконосцев.
Если море подступало бы прямо к стенам Афин, то из одного только любопытства, провожать Герофилу вышла бы половина города. Но тащиться в Фалеры…
Что до Фалер, то его жители все поголовно высыпали из своих домов поглазеть на проводы знаменитой пророчицы.
Так и получилось: на пристани рядом с финикийским кораблем, готовым отправиться в плавание, стояли отдельной группой хозяин судна, Герофила, Поликарп и Лаодика. Около них — Тезей с Мусеем. Мусей остался рядом с Тезеем, чтобы поддержать своего царственного друга в первые минуты одиночества.
Подальше, вдоль стен корабельного дока и верфи, — прибывшие на проводы из Афин. За ними, несколько в стороне, в пространствах между лавками прибрежного рынка рассредоточились жители Фалер.
