Выслушав этот совет, спящий ответил мнимой жрице, скрыть не желая насмешку:
– Заблуждаешься ты, вещунья, думая, что сказала мне нечто, о чем я не знал. Страхи твои мне чужды. Юнона меня не забудет. Годы, что согнули тебя, зренье и разум твой повредили. Они терзают тебя понапрасну.
Дело твое – забота об изваяньях и храмах. Мир и войну представь на усмотренье мужей.
Слова эти отозвались в сердце фурии бешеным гневом. Она сорвала венок с головы, и через седину накладную просунулись шипящие змеи. Лицо исказилось страшной гримасой. Взгляд загорелся яростью. Турн, охваченный дрожью, что-то пытался сказать, но Аллекто его оборвала:
– Вот я какая! Нет, я не та, у которой старость может разум ослабить. Взгляни на меня! Я – одна из сестер, вселяющих ужас, чья забота битвы и смерть.
Сказав это, пылающий факел она швырнула юноше в грудь[185]. Прерван был сон. В холодном поту Турн потянулся к мечу в изголовье. В сердце его проснулась преступная жажда убийства. Не так ли бывает, когда хворост, воспламенившись, языками огня обнимает медный котел и бурлящая влага, поднявшись со дна, вверх устремляется, клубами пара взлетая, пеною хлещет за борт? Юных рутулов он призывает к походу против Латина, который нарушил союз. Рать другую готов он направить к стану дарданцев. Сил у Турна достаточно, чтобы сражаться сразу с двоими.
Олень раздора
Ничто в то погожее утро для обитателей затерянной в лесах Лация деревушки не предвещало беды. Могучий Тирр[186], которому Латин доверил охранять свои леса, стада и пашни, с топором отправился по дрова. Двое его сыновей, выведя из хлева скотину, повели ее на прибрежный луг. Двое других тесали колья для изгороди. Первенец Тирра Альмон чистил хлев, а супруга Тирра молола между камнями зерно. Нашлось дело и для дочери, юной Сильвии. Деревянным гребнем она расчесывала золотистую шерсть красавца оленя, перед тем как повести на купанье. Спасенный от хищных зверей, растерзавших его мать, баловнем вырос он средь людей, на их зов возвращался послушно. Коровы и лошади поначалу его дичились, но потом привыкли. Даже свирепые псы, охранявшие стадо от волков и медведей, давно уже перестали на него бросаться и, напади на оленя хищники, не дали бы его в обиду.
Украсив любимцу шею венком из цветов полевых, Сильвия слегка шлепнула его по крутому бедру, и олень понесся, запрокинув рога.
Надо же, что именно в это, а не в какое-либо иное утро Асканий вместе со своей сворой продирался сквозь чащу. Почуяв запах дичи, собаки с лаем рванулись вперед. Выбежал юноша на берег потока и увидел оленя, плывущего по стремнине. И не смутило Аскания то, что собаки не испугали оленя и он продолжал как ни в чем не бывало плыть, разрезая мощной грудью отраженья деревьев. Не иначе как какое-то враждебное миру божество ослепило юношу, и он не заметил венка, красовавшегося на шее оленя. Призывая на помощь Диану, снял Асканий с плеча лук из рога, наложил роковую стрелу и спустил тетиву. Со свистом вылетела стрела и угодила животному в бок, ибо сама Аллекто ее направила в цель. С жалобным стоном, заливая поток кровью, выскочил олень на берег и помчался в стойло.
Первой увидела его Сильвия. На мгновение она застыла, а затем, руками всплеснув, завопила по-бабьи. На крик прибежали Тирр с топором – в то время рубил он дрова, сыновья его с кольями и камнями. Кровавый след привел их на берег реки. Увидев селян разъяренных, причину их гнева не понимая, Асканий в рог затрубил. На помощь сыну Энея из лагеря примчались троянцы. И началась драка, незаметно перешедшая в битву. От троянской стрелы пал юный Альмон. Старец Галес, выйдя вперед, чтобы стать посредником мира, не был услышан. Ликовала Аллекто, кровью убитых насытив ненавистную распрю.
И тотчас же Тирр отправил гонцов к Латину, требуя наказать убийц. Отовсюду стекались в Лаврент люди. Кто предлагал царю помощь, кто настаивал, чтобы он немедленно выступил против чужеземцев. Латин заперся в своих покоях, наказав слугам никого не пускать. Дворец, казалось, подвергся осаде. Трудно было царю отказаться от мысли, что Лавиния не станет супругой сына Венеры. Но об этом теперь нечего было и думать. И войны нельзя было избежать, ибо один человек, даже если он царь, не может противиться толпе, если она одержима какой-либо идеей, благой или пагубной.
Уже тогда в Лавренте высились на устрашение всем деревянные ворота Януса[187], бога, обращенного двумя своими ликами в разные стороны.
Монета с изображением двуликого Януса.
Если ворота были закрыты, страна вкушала мир благодатный, если открыты – бушевала война и Марс-копьеносец сеял вокруг себя гибель. Эти-то роковые ворота и предстояло открыть царю.
Он вышел на площадь перед дворцом в сопровождении одетых в белое старцев. Долго стоял Латин у ворот в раздумье, а затем резко повернулся и зашагал к себе во дворец, вызвав недоумение одних, возмущение других. И вдруг, на удивление всем, сами распахнулись ворота, словно бы их изнутри толкнул пробудившийся Янус, или иной какой-либо бог, или сама Аллекто.
Сборы[188]
Лаций был внезапно охвачен военным пожаром. Те, кто недавно пасли овец или взрезали поля деревянной сохою, с этого дня натирали мазью из волчьего жира щиты или плели их заново из свежих ивовых прутьев, вострили секиры на точильных камнях, от ржавчины очищали доспехи, еще служившие дедам, и их к себе примеряли. Над кровлями из тростника и соломы поднимался гул наковален. Ревели бычьи рога, собирая отряды конных и пеших бойцов. Туда и сюда сновали посланцы, доставляя таблички с военным паролем.
Первым готов был к сраженьям владыка тирренов свирепый Мезенций[189], ненавистник богов и подданным своим ненавистный. С ним прибыл сын его Лавс, укротитель коней и охотник, равный доблестью Турну. Был он, право, достоин иметь другого отца. По тысяче оба они привели мужей из Агиллы. На колеснице, украшенной листьями пальмы, явился горделивый муж Авентин[190], рожденный в роще священной юною жрицей Реей от Геркулеса, который возвращался в Микены со стадом коров Гериона. Плечи героя, как у отца, покрывала огромная львиная шкура так, что морда зверя с оскаленной пастью шлем заменяла. Щит Авентина украшало изображение гидры, обвитой сотнею змей. За вождем двигался грозный строй юных сабеллов. Они прижимали к плечам копья с железными жалами. Для ближнего боя припасены были кинжалы, а также ножи с плоскими лезвиями.
Из горных твердынь тибуртинцы явились, получившие имя аргосца Тибурта[191]. Их возглавляли два брата Тибурта – Кор и Котил. Были они быстротою подобны кентаврам, когда они мчатся, кустарник ломая, с вершин заснеженных.
Из Пренесте пришел основатель этого города Цекул, рожденный в огне очага Вулкана[192]. За ним выступало ополченье сельчан, вздымая пыль босою левою пяткой и топая правой, в сыромятную кожу обутой. Одни из них, в шлемах из волчьих шкур, несли по два копья, другие держали пращу и мешочек свинцовых фасолин. Явился Мессап[193], рожденный Нептуном, неуязвимый для огня и железа, вместе с людом, отвыкшим от брани. Шли, прославляя царя своего фесценинскою песней[194], те, кто населял гору Соракт и рощи Капены[195]. Можно было принять их строй за лебедей, летящих с озер воздушной дорогой. Рать большую привел Клавс из сабинского древнего рода[196], давший начало трибе латинской. Силой своей он один был целому войску подобен. Среди пришедших были отряды из Амитерна, давшего трибу квиритов, люд из Эрета, Мутуски маслиноносной, Номента, пьющего воды Тибра и притоков его Гимелы, Фабара, Алии, принесшей несчастье.
На помощь Турну привел колесницу свирепый Галес, Агамемнона сын, враждебный троянцам[197]. Были в его войске также аврунки, холмы заселявшие и берега Вольтурна[198]. Оружьем их были дротики на гибком ремне, щиты и кривые мечи.
Явился Ойбал, вождь телебоев, живший на Капри[199]. Был он сыном Телемона и Себетиды, нимфы прекрасноголосой. Остров стал ему мал, и он посягал на материнские земли. Было под властью его племя саррасков, чьи земли с городом Руфры Сарн омывает волнами. Были также и те, что смотрят на стены яблоконосной Абеллы.
Явились с оружием за спиной нерсы, обитатели гор, изнемогавшие в битвах с каменистою почвой – они ее разрыхляли, а кормились охотой.
Диана Версальская.
Страшен был для соседей этот народ, вознесенный молвою.
От маруцинов и умбров явился жрец знаменитый Умброн. Он знал заклинанья от тварей болотных и змей, в сон их ввергал и исцелял их укусы зельем с Марсовых гор. Но рана от пики дарданской не подчинилась ему, и был он оплакан в священной роще богини Ангиции. В стороне не остался прекраснейший юноша Вирбий, сын Ипполита. На берегу увлажненном, в роще Эгерии был он воспитан, там, где Дианы алтарь. Впрочем, согласно другому преданью, Ипполит, разорванный разъяренными конями, был возвращен к жизни травою Пеона и любовью Дианы. Когда врачевание, враждебное вечным законам, вызвало гнев громовержца и врачеватель был в воды Стикса низринут, богиня унесла Ипполита во владенья трехликой Гекаты и поручила Эгерии в священной роще ее. В лесах италийских, чуждых ему, он бродит, названный именем Вирбий. Вот почему есть запрет появляться коням в рощах священных и храмах Гекаты[200].
