Испуг охватил благочестивых людей. Кинув священную утварь, они ринулись было под защиту башен и стен. Но сын и наследник царя Эвандра Паллант[206] словами и жестами вернул их к священному долгу, сам же, приставив к губам ладони, крикнул:
– Кто вы такие? Откуда плывете? Несете нам мир или брань?
Муж, взмахнув оливковой ветвью, ответил:
– Наша родина – Троя, ставшая пеплом. Копья, какие ты зришь, враждебны не вам, а латинянам, недругам вашим. В бегство они нас обратили в сраженьи. Мы ищем подмоги.
С лица Палланта сошла напряженность. Троянцы на берег сошли. Эней с Ахатом двинулись к роще священной, в тени которой старец Эвандр находился.
Приветствуя царя дружеской речью и излагая просьбу о союзе, Эней напомнил царю, что имеет общих с ним предков. Эвандр же пристально разглядывал собеседника, и лицо его, покрытое морщинами, постепенно светлело.
– Как же я рад приветствовать тебя, храбрый сын Илиона! – воскликнул царь, когда Эней замолк. – Как счастлив я вспомнить Анхиза, великого воина. Заодно память моя оживила Приама, посетившего некогда нашу Аркадию. Тогда пушок едва покрыл мой подбородок. До сих пор я храню у себя его щедрые и дорогие сердцу дары. Так что союз наш давно заключен. Ты же как раз поспел к нашему празднику. Отметим его, как подобает союзникам и друзьям.
Тибр.
С этими словами старец дал знак подать яства, расставить кубки, сам же усадил гостей вокруг стола на сиденьях из дерна. Много было выпито в то утро вина, много произнесено речей о времени давнем, когда еще не выросла яблоня, плод которой сделал ахейцев и троянцев лютыми врагами. Война под стенами Трои была далека от Эвандра, поселившегося на притибрских холмах задолго до нее. С удивлением внимал Эней мужу, которому Ахилл и Гектор были одинаково дороги.
Заинтересовал Энея и рассказ Эвандра о давних временах той земли, которая должна стать родиной внукам и правнукам Энея. Оказывается, в старину берега Тибра были заселены людьми, возникшими из древесных стволов, не умевшими ни запрягать волов, ни оставлять на зиму запасы. Пищей им служили птичьи яйца и добыча нехитрой охоты. Затем к дикарям явился Сатурн[207], лишенный власти своим сыном Юпитером. И с той поры эта земля служит укрытием многим изгнанникам. Сатурн собрал дикарей, бродивших по лесам, в единое племя латинян, дал ему справедливые законы. Вспоминая о них и о кротком правлении Сатурна, латиняне называют те времена золотым веком. После Сатурна правило много царей, и среди них более всех прославился несгибаемый Тибр, оставивший свое имя реке, ранее звавшейся Альбулой.
По пути к дворцу, когда на землю уже спускался вечер, показал Эвандр Энею место, где Геркулес[208] покарал Кака[209], похитившего у него быка Гериона. Это был провал зияющей бездны, над которым высился утес. Сын Алкмены раскачал его и швырнул в низину. Вот тогда и заметался Как под потоком внезапно хлынувшего света и не дающими промаха калеными стрелами героя. Тщетны были попытки Кака скрыться. Спрыгнул Геркулес в глубокий провал, огнем полыхавший, наполненный дымом, руками обвил чудовище и сдавил его так, что наружу вылезли глаза и пересохло горло, лишенное крови. Затем, двери сорвав, через отверстие вывел наружу быков, похищенных Каком.
Повел Эвандр гостя и к воротам, близ которых находился алтарь из дерна, украшенный полевыми цветами.
– Здесь, – сказал старец, – чтим мы ту, которая дала мне жизнь. Моя мать покинула вместе со мною Аркадию и скончалась на этой земле. Здесь же она стала известна под именем Карменты[210].
Отдав молчанием честь Карменте, хозяин и гость направились к видневшемуся вдали высокому холму с раздвоенной вершиной.
– Этот холм, – произнес Эвандр благоговейно, – избрал обиталищем некий бог. Мои спутники полагают, что это Юпитер. Один из них даже уверяет, что видел во время грозы его потрясающим черной эгидой.
– А что это за строения на вершине холма? – спросил Эней.
– Ты видишь остатки двух городов. Один из них воздвиг Сатурн, потому и имел он название Сатурния. Другой же, Яникул, был основан Янусом. Ныне оба они во прахе.
Так, продолжая беседу, они спустились в низину в кочках болотных и, пройдя мимо мычащих коров, поднялись на вершину холма.
– Здесь дом для моих гостей! – молвил Эвандр, указав на лачугу, достойную пастуха коров, что паслись в низине. – Через эти сени до тебя прошел Геркулес. Приучись относиться с презрением к богатству. Удостоенный находиться в жилище богов не гнушался скудным достатком.
Произнеся это, старец ввел Энея под кровлю тесного дома и указал ему ложе. Было оно покрыто сухою листвою и лежащей над нею шкурой медвежьей.
Просьба[211]
Ночь набежала, охватив крылами тесную землю. Сну предались и смертные, и олимпийские боги. Венера одна не сомкнула очей в ненапрасном волнении о сыне. Вступила она в золотые покои супруга[212] и опустила белоснежные руки на его загорелые плечи.
– Вулкан! – произнесла она голосом, полным истомы. – В дни, когда цари Арголиды Пергам осаждали, обреченный пожару, гибель неся мне любезным троянцам, я у искусства, каким ты владеешь, не просила подмоги. Я не хотела тебя отрывать от занятий, которым ты предан. Молча я слезы лила, взирая на муки Энея. Ныне, когда Юпитера волей он пребывает в близких тебе пределах рутулов, я явилась с мольбою, как до меня приходили Фетида за щитом для Ахилла и Аврора за оружием ради Мемнона[213]. Обе они сумели тебя растрогать слезами. Я не пытаюсь. Просто взгляни, сколько племен ополчилось на тевкров. Вслушайся: даже ночью они точат оружье о камни близким моим на погибель.
Сказав это, заключила Венера Вулкана в объятия, и он, разомлевший, жарко вспыхнул огнем и жадно прильнул к ее лону[214].
В час меж зарею и тьмой, когда ночь на исходе, а день еще не забрезжил, когда смертные жены в заботах о семьях, встав спозаранку, огонь раздувают и садятся у прялок, Вулкан свою спальню покинул, оставив супругу одну на скомканном ложе. С горнего неба он вихрем опустился на землю, туда, где остров Липара из Сиканского моря скалы подъемлет крутые. Есть в этих скалах, дымом и гарью пропахших, ходы, ведущие к Этне. Гулко в пещерах там раздаются удары молотов тяжких, пламя в горнах гудит, не смолкая, шипит раскаленный металл. Там циклопы[215] куют громовые стрелы, которые в гневе на землю мечет владыка-отец. Там творятся колеса для колесницы крылатой Марса. С нее он на брань поднимает мужей и твердыни. Там создается для гневной Паллады эгида с головою Горгоны, вращающей очи над обрубленной шеей.
– Отложите заказы бессмертных, – Вулкан повелел одноглазым. – Должно доспехи сковать для храброго мужа. Время не медлит. Употребите силу и быстроту, на какую способны, не забывая о наставленьях искусства.
Марс. Бог изображен отдыхающим после битвы; у его ног сидит Амур (античная статуя).
Едва он закончил, молча три великана – Бронт, Стероп, Пиракнон[216] – взялись за работу. Медь ручьем потекла. Расплавилось золото в горнах, соединяясь с металлом халибов, наносящим смертельные раны. Щит возникал огромный, единственно годный для отражения копий латинян, ибо он состоял из семи скрепленных друг с другом кругов, попеременно железных и медных. От ударов гудела пещера. Тяжко дышали мехи, воздух в огонь нагнетая. Шипела вода, соприкасаясь с раскаленным металлом. Вздымались и опускались могучие руки циклопов с железом, зажатым в клещах.
Рукопожатие
Лучи, что упали на остров Липару, где ковалось оружье Энея, птиц пробудили от сна и на кровле убогого дома Эвандра. Старец, с ложа поднявшись, сунул ступни в сапоги тирренской работы, подпоясался тегейским мечом[217], набросил на плечи пеструю шкуру пантеры и, в сопровождении свиты собак-волкодавов, стопы направил к Энею.
Эней в раздумье сидел. Аркадянин и троянец приветствовали друг друга рукопожатьем. Неторопливо начал Эвандр свою речь:
– Ведомо мне, что не погибнет Троянское царство, покуда ты здравствуешь, сын Венеры. Но не возлагай больших надежд на нашу подмогу, великий воитель. Заперты мы этрусским потоком. Рутул нас теснит постоянно, сотрясая грохотом меди наши жилища. Однако есть по соседству с нами город Агилла[218], принявший на холмы свои лидийское племя, славное в брани. Много веков он процветал, пока не одолел этот гордый народ силой оружия надменный Мезенций, тиран из тиранов, богов ненавистник. Страшно и вспомнить об им придуманных казнях – их самому бы ему испытать. Мертвых, с живыми связав, он оставлял их на долгую гибель в гное и тлене. Иссякло у агиллийцев терпенье. Город восстал. Ко дворцу подступили во всеоружьи, с огнем, порубили охрану тирана, друзей его истребили. Но удалось Мезенцию скрыться средь суматохи. Гостя преступного принял охотно Турн под защиту. Вслед за Агиллой восстала Этрурия вся, требуя выдать тирана. Вот тебе войско, Эней! Вот тебе корабли! На берегу они стоят кормою к корме.
