Послов ко мне посылал прорицатель Тархон, объятый волненьем. Боги вещали ему, что одолеть врагов дано одним чужеземцам. А где их найти? Мне предлагал он корону и над Тирренией власть. Но куда мне она? Я для подвигов стар. Встретят они тебя как спасителя. С тобой я отправлю Палланта, рожденного мною от девы сабинской, близкой этой земле, ставшей ему отчизной. В нем все надежды мои и утешенья. Пусть, тобой восхищавшийся с детства, к Марса тяжким трудам он начнет привыкать под присмотром твоим. Будут с ним двести отборных мужей, аркадских всадников.
Едва он это промолвил, послышался грохот и рев тирренской трубы. Небо разверзлось. Сквозь рваные тучи блеснуло оружие. Мечи и копья сами сшибались. В страхе закрыл старец лицо, но Эней его успокоил такими словами:
– Не сулит это знамение зла тебе, друг мой. Оно отношенье имеет ко мне одному. Бессмертная мать ко мне взывает с Олимпа. Она уже обещала мне помощь в грядущей войне. Ты видишь на небе оружье Вулкана.
Кони за воротами давно уже ржали нетерпеливо, а Эвандр никак не мог руки оторвать от Энея и завершить разговор.
– О, если бы мне Юпитер вернул ушедшие годы и я бы остался таким, каким отнял в бою у владыки Эрила[219] три души, способные трижды сражаться, дарованные ему матерью Феронией[220]. Не пришлось бы мне тогда разлучаться с Паллантом. Тогда б и Мезенций не позволил себе зверствовать вблизи от пределов моих, истребляя множество граждан, навлекая позор на соседей. Теперь же мне остается одно: просить у Юпитера продлить мою жизнь, чтобы милого сына увидеть. Если же то не дано, пусть моя жизнь оборвется сейчас.
Проговорив это, старец лишился чувств, и слуги унесли его в дом. И только тогда Эней и его свита оседлали коней. Остальным он велел идти к кораблям и спуститься вниз по течению.
Эней скакал первым, рядом с ним – верный Ахат, следом другие троянцы и между ними Паллант, выделяясь сверкающими доспехами и расписною хламидой. От копыт коней поднялось облако пыли, скрывшее отряд от глаз матерей, стоявших на стенах Паллантия.
В Агилле
Вот уже месяц, как Агилла пребывала в радостно-тревожном волнении. Избавление от Мезенция было величайшим, немыслимым счастьем, но тирану удалось избежать справедливой кары, и он не оставил надежды вернуться в город, на этот раз с помощью смертельных врагов агиллейцев и других тирренов – рутулов и им союзных латинян. Это и было причиной тревоги. Граждане, сначала отдавшиеся безмерному ликованию и отметившие свое освобождение грандиозными цирковыми играми, стали собираться встревоженными кучками у храмов и на перекрестках, обсуждая меры для спасения города и ожидая каждый день появления у стен неприятеля. Кто-то даже предложил разобрать гробницы предков и использовать их квадры для укрепления городской стены. Пусть мертвые защитят свободу живых! Но жрецы решительно воспротивились такому кощунству и вызвали этим большое волнение.
И именно в этот критический момент стражи заметили приближающийся к городу небольшой отряд всадников. По одежде и вооружению стало ясно, что это не рутулы и не латины. С быстротою молнии распространился слух, что могучий муж, которого привел Паллант, сын Эвандра, – именно тот чужеземец, который, как предсказано в священных книгах, вырвет Тиррению из пучины бедствий.
И вот уже все население высыпало на главную улицу, ведущую к городским святыням. Под копыта коней летели цветы. Слышались возгласы: «Лар! Лар!» По словам Палланта, это тирренское слово означает «герой».
Вождь агиллейцев Тархон, или лукумон, как его называли тиррены, принял Энея и Палланта в просторном полутемном помещении, освещаемом лишь через небольшое квадратное отверстие в потолке. Гости были усажены на почетное место рядом с очагом. Поблизости возвышался шкаф со множеством закопченных от гари и дыма восковых фигур. Эней не спускал с них глаз, полагая, что это тирренские боги, и не зная, как их приветствовать.
Заметив беспокойство гостя, после обычного приветствия лукумон сказал:
– Я хочу тебе представить моих предков – воинов, жрецов, строителей городов. Вот мой покойный отец Телеф, да будут к нему милостивы подземные боги. В день его похорон изображения предков участвовали в процессии. Остальное же время они находятся здесь, чтобы и мои ближние, и я могли ощущать их постоянное присутствие и поддержку.
– Мы тоже чтим предков, – отозвался Эней. – Они живут в моей памяти. Прадед Ассарак, дед Капис. Отца моего звали Анхизом. Я вынес его из горящей Трои на плечах. Теперь у нас нет родины. Я оставил сына и спутников в укрепленном лагере в низовьях Тибра и отправился за помощью к Эвандру. Он и послал меня к тебе.
– Весь остаток моей жизни я буду его за это благодарить! – воскликнул Тархон. – И не я один! Ты видел, как тебя встретили агиллейцы. Город мой невелик. Да и часть воинов придется оставить для защиты стен. Но отряд из трехсот воинов в твоем распоряжении, Эней. И я вместе с ними. Этого, конечно, мало. Но я избран главою двенадцатиградья. Нам помогут лигуры и венеты. Я сейчас же отправлю гонцов. Хорошо, что вы стоите на Тибре. Мы подойдем к твоему лагерю с моря. И никто не осмелится нам помешать, ибо у латинян и рутулов нет кораблей. У тебя будет три с половиной тысячи воинов. На тирренов ты можешь положиться, Эней!
Щит Энея
Венера, спустившись с высей эфирных, застала Энея в раздумье.
– Вот, – сказала она, – дар, что мною обещан тебе и создан искусством Вулкана. Можешь отныне вызывать на бой любого лаврентца, и даже отважного Турна.
Сына обняв, она положила у дуба меч, роковой для врагов, с гривою шлем, панцирь из меди цвета закатного неба, поножи легкие из сплава золота с серебром и щит, себе не имеющий равных.
Бог, взгляду которого были доступны грядущего дали и прорицанья не чужды, изобразил на щите судьбы потомков Энея: волчицу, лижущую шершавым языком младенцев, припавших к ее мохнатой груди; дев сабинских, похищенных ратью Ромула; примирение царей – зятя и тестя, – скрепляющих у алтаря союз двух народов; предателя Меттия, разорванного конями на части; этрусков Порсены, теснящих осадою город. В самом центре щита был представлен Капитолий священный[221].
Венера Прародительница (античная статуя, Лувр).
Взгляд привлекали завитки волн из червонного золота и над ними фигурки дельфинов из серебра. Щит опоясывало море. С великим искусством показана битва морская. Цезарь Август стоит на высокой корме, и пламя небесное с обеих висков охватило чело, над которым сверкает звезда его рода, а рядом Агриппа, радостно рати ведущий, награжденный астральной короной за победу на море. Против них варварский сброд, огромный и пестрый: Антоний, победитель берега алой зари, пришедший в Египет, Восток и дальнюю Бактру[222]. Друг на друга пошли корабли, и от бесчисленных весел и трехзубых носов море вокруг запенилось и закипело. Горы навстречу горам. Можно сказать, стронулись с места Киклады, чудища-боги, лающий пес Анубис против владыки морей Нептуна, против Венеры и против Минервы[223]. В рваном хитоне, с веселым оскалом Распря бредет и вслед за нею с кровавым бичом Беллона. Но вот мир торжествует победу, и Цезарь, исполняя обет, с триумфом тройным вступает в столицу. Вот он сидит на пороге святилища Аполлона, принимая дары у побежденных народов.
Радуга
Одна нога – на облаке, другая – на другом,
И радуга очерчена пылающим мечом.
Лицо его как молния, из уст его – огонь,
Внизу, к копью привязанный, храпит и бьется конь.
Михаил Кузмин
Среди чудес, которые разворачивают боги на голубом небесном занавесе перед глазами смертных гостей вселенского театра, нет удивительнее радуги. То ли это пестро раскрашенный лук для бессмертного ловчего, то ли цветная повязка для прекрасной богини. Но не эти сравнения пришли на ум Турну, когда он, подняв голову, увидел огромную сверкающую дугу.
– О, Ирида, неба краса! – воскликнул он ликующе. – Кто тебе повелел пролететь на раскинутых крыльях? Кто из богов меня к оружью призвал?
Совсем недавно он выслушивал лазутчика, принесшего весть из троянского лагеря: Эней с частью троянцев отплыл на двух кораблях вверх по Тибру и, видимо, проник до далекой твердыни Корифа[224]. Кто-то надоумил его вступить в переговоры с такой же перелетной птицей, как он сам, – с этим пеласгом Эвандром, слепившим гнездо в излучине реки на холмах. Еще тогда Турн подумал: «Хорошо бы в отсутствие вождя обрушиться на лагерь всем войском». Едва подумал – вот и радуга, сулящая радость победы, знак того, что мысль верна.
Поручив лазутчику продолжать следить за Энеем, Турн отпустил его и призвал трубачей. Они вскинули свои длинные трубы, и над равниной разнесся призывный звук. И вот уже несметная рать уверенно движется к троянскому лагерю. Так же катится Ганг, когда семь в нем сольется притоков. Так же и Нил молчаливый на берегах оставляет жирный свой ил, чтоб в привычное русло вернуться.
