оригинальности. В разговоре пользуются паулистане варварским и неоднозначным язычиной, грубым на слух и нечистым в словесном составе, однако же который всё же имеет свою прелесть и силу, например, в метабазисах, а также в словах, предназначенных для забав с дамами. И те и другие Мы прилежно и тщательно изучили и с превеликим наслаждением обучим им вас, как только вернемся в ваши края. Но если такой неблагородный язык используется местными жителями для устного разговора, как только берут они в руку перо, то сразу же избавляются от всей грубости, и возникает Гомо Латинус, Человек Латинский, по Линнею, выражающийся совершенно другим языком, близким к языку Вергилия, как сказал один панегирист, славным языком, который с непобедимой храбростью называют здесь: язык Камоэнса! Вам, несомненно, интересно иметь представление о такой оригинальности и таком богатстве, но еще сильнее вы изумитесь, когда узнаете, что великому и охватывающему почти всё население сих земель большинству и этих двух языков недостаточно, и потому обогащаются они самым что ни на есть чистейшим итальянским, к которому прибегают по причине его музыкальности и красоты и который распространен по всем закоулкам града. Обо всём Мы узнали достаточно, слава богам; и с пользою потратили многие часы, рассуждая о том, «зело» или «земля» должны писаться в слове «Бразилия», и о возвратной частице «ся». Кроме того, Мы приобрели множество двуязычных книг, называемых «поводырями», и Малый словарь Лярус; потому мы можем уже цитировать в латинском оригинале многие известные высказывания философов и библейских пророков.
Наконец, дражайшие Амазонки, стоит вам знать и о том, что до таких высот прогресса и сияния цивилизации подняли этот великий град его старейшины, также называемые политиками. Этим словом обозначается славная раса мудрецов, до такой степени непонятная вам, что вы бы назвали их чудовищами. Они и в самом деле чудовища, но чудовища несравненного величия, смелости, мудрости, честности и нравственности; и, хотя они и похожи внешне на человеков, происходят они из расы великих королевских коршунов и весьма мало имеют человеческого. Подчиняются все они императору, на семейном жаргоне называемому Папашей, который проживает в океанском граде Рио-де-Жанейро, самом красивом городе мира, по мнению всех иностранных поэтов, а факт сей Мы удостоверили своими собственными глазами.
Так вот, милые Амазонки и возлюбленные подданные, Мы довольно страдали и прошли через немало непрестанных сильных потрясений, после того как тяготы Нашего положения удалили Нас от Империи Девственного Леса. Здесь повсюду ожидают наслаждения и находки, но не будет Нам никакого удовольствия и отдыха, пока Мы вновь не получим потерянный талисман. Повторим тем временем, что Наши отношения с господином Венцеславом самые лучшие, что переговоры прекрасно спланированы и идут в нужном русле; а вы вполне можете заранее отправить ту помощь, о которой Мы упомянули выше. Вашему скромному Императору не нужно многого; если вы не сможете отправить игар двести полных плодов какао, отправьте сотню или даже пятьдесят!
Получите же благословение от вашего Императора и пожелание здоровья и братства. Отнеситесь с уваженьем к этим корявым строкам; но, самое главное, не забывайте о помощи и о полячках, всё это очень Нам понадобится.
Да хранит Си ваши превосходительства.
Макунаима,
Император
Венцеслав Пьетро Пьетра, весь в кровь избитый, на долгие месяцы оказался прикован к гамаку, в котором лежал, весь обмотанный ватой, как куколка. Как ни крутился Макунаима вокруг его дома, никак не мог подступиться, чтобы забрать муйракитан – великан ведь лежал на шкатулке с ним, придавив его своим весом. Герой было придумал отправить к нему в шлепанцы пару термитов, потому что это смерть, но вот незадача – у Пиаймана ступни развернуты в обратную сторону, и шлепанцев он в жизни не надевал. Этакая закавыка покою Макунаиме не давала, и он день-деньской задумчиво жевал маниоковую лепешку, запивая ее горькой кашасой. В один из таких никчемных дней одну из соседних комнат стал снимать индеец Антониу, знаменитый святой, со своей подругой – Богоматерью. Он заглянул к Макунаиме в гости, там произнес речь и покрестил героя во имя Бога грядущего, который должен будет явиться в образе то ли рыбы, то ли муравьеда. Так Макунаима принял религию Караимоньяга, которая тогда была весьма популярной в Баии.
Коротая дни ожидания, Макунаима подтягивал свои познания в местных языках – устном бразильском и письменном португальском. Он уже выучил все названия. Однажды, устав отмахиваться от полчищ москитов, Макунаима оторвался от зубрежки и пошел в город проветрить мозги. А был День цветов – праздник, который придумали, чтобы воспитывать в бразильском народе щедрость. И чего только в городе не было! Макунаима подолгу как вкопанный стоял у каждой витрины, всматриваясь во всё то изобилие, которое они демонстрировали; в них была куча разных тварей, как на холме Эрерэ (который, говорят, где-то на другом конце света называют Араратом) в дни древнего потопа. На какой-то улице героя остановила девушка с корзинкой роз. Она воткнула ему розу в петлицу и сказала:
– С вас один милрейс!
Макунаима ужасно разозлился, потому что не знал, как называется эта дыра на машине-одежда, в которую девушка воткнула цветок. Эта дыра называется петлицей или бутоньеркой, но Макунаима этого слова не знал. Он перебрал в памяти все слова, которые знал, но названия этой дыры так и не вспомнил. На языке у него вертелось – дырка, но на свете есть еще другие дырки, а девушку смущать он не хотел. Есть еще такое слово в письменной речи – «отверстие», но ведь мы не скажем вслух на улице «отверстие». Думал он, думал, да так в размышлениях и дошел от улицы Дирейта, где его остановила девушка, до Сан-Бернарду. Заметив это, он вернулся обратно, заплатил и заявил обиженно:
– Вот вы мне задачку подкинули голову поломать! Чтобы больше никогда не совали эти ваши цветы мне в… в… в эту пуцку!
Макунаима весь дымился от злости. Вот уж он выругался так выругался! Эк завернул. Но девушка не знала, что пуцка – это ругательство, и, пока герой, остывая, возвращался восвояси, она смеялась, повторяя: «Пуцка, пуцка». Она решила, что это новая мода такая. И потом она всем остальным прохожим предлагала засунуть розу в их пуцку. Кто-то соглашался, кто-то нет, но, так или иначе, другие девушки с цветами услышали новое слово и стали использовать его, и пуцка так и закрепилась. Больше никто не говорил «бутоньерка», все говорили только «пуцка». Пуцка туда, пуцка сюда.
Макунаима всю неделю не находил
